Опасная профессия: писатель

«Жизнь – это глупая шутка. Все в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущенный хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. Но есть среди них в светлом облике непорочные, чистые, как бледные огни догорающего заката. Лучи солнышка влюбились в зеленую ткань земли и во все ее существо, – и бесстыдно, незаметно прелюбодействуют с нею. Люди нашли идеалом красоту – и нагло стоят перед оголенной женщиной, и щупают ее жирное тело, и раздражаются похотью. И эта-то, – игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, – названа у них любовью. Так вот она, любовь! Вот чего ждут люди с трепетным замиранием сердца. «Наслаждения, наслаждения, – кричит их бесстыдный, зараженный одуряющим запахом тела, в бессмысленном и слепом возбуждении, дух. Люди все – эгоисты. Все и каждый любит только себя и желает, чтобы все перед ним преклонялось и доставляло ему то животное чувство, – наслаждение…

…Человек любит не другого, а себя и желает от него черпать все наслаждения. Для него безразлично, кто бы он ни был, – лишь бы ему было хорошо. Женщина, влюбившись в мужчину, в припадках страсти может отдаваться другому, а потом – раскаиваться. Но ведь этого мало, а больше нечем закрыть вины, и к прошлому тоже затворены двери, и жизнь действительно – пуста, больна и глупа.

Я знаю, ты любишь меня; но подвернись к тебе сейчас красивый, здоровый и румяный с вьющимися волосами, другой, – крепкий по сложению и обаятельный по нежности, – и ты забудешь весь мир от одного его прикосновения, а меня и подавно, отдашь ему все свои чистые, девственные заветы. И что же, не прав ли мой вывод?..»

Прервем письмо. Оно сбивчивое, яростное и дышит неуемным юношеским максимализмом. И не только: за всем этим теоретизированием, что есть жизнь и что есть любовь, стоит одно – и не надо быть психотерапевтом или сексологом, чтобы этого не понять, – впрочем, в позднейшей поэме «Черный человек» об этом с усмешкой и иронией скажет сам Есенин:

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, —
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою…

А теперь все же приведем концовку этого примечательного письма:

«К чему же жить мне среди таких мерзавцев, расточать им священные перлы моей нежной души. Я – один, и никого нет на свете, который бы пошел мне навстречу такой же тоскующей душой; будь это мужчина или женщина, я все равно бы заключил его в свои братские объятия и осыпал бы чистыми жемчужными поцелуями, пошел бы с ним от этого чуждого мне мира, предоставляя свои цветы рвать дерзким рукам, кто хочет наслаждения.

Я не могу так жить, рассудок мой туманится, мозг мой горит, и мысли путаются, разбиваясь об острые скалы жизни, как чистые, хрустальные волны моря.

Я не могу придумать, что со мной, но если так продолжится еще, – я убью себя, брошусь из своего окна и разобьюсь вдребезги об эту мертвую, пеструю и холодную мостовую».

Оставим без внимания нарочито цветистый стиль письма («жемчужные поцелуи», «скалы жизни» и прочие выражения), а обратим внимание на депрессию, в которой пребывал Есенин в ту пору, когда он входил во взрослость да еще в незнакомую враждебную среду большого города. И опять же не надо быть фрейдистом, чтобы понять, что все эти ранние желания «я убью себя» – не просто отлетающие мгновенно фразы, а слова, которые остаются в душе, гнездятся в подсознании. Это тот же пистолет Маяковского, которым Владимир Владимирович грозился не раз «поставить точку жизни в своем конце». Обоих – и Маяковского, и Есенина – с младых лет тянуло в смерть, словно они предчувствовали, что, когда не смогут решить все проблемы, которые перед ними встанут, всегда есть выход: умереть.

Но хватит про смерть, давайте лучше про любовь, как говорит одна моя хорошая знакомая.

Не могла не заинтересовать юного Есенина молодая помещица Кашина, последняя владелица барского дома (красивого двухэтажного особняка, расположенного на крутом приокском откосе) и земельных угодий близ села Константинова. Лидия Ивановна Кашина (1886–1937) была женщиной образованной, знала иностранные языки, любила литературу, к тому же была «барынькой» отчаянной, и сколько раз Есенин с робким обожанием следил за ней, как она в черной амазонке, с тугим узлом темно-русых волос, едва прикрытых белой шляпой, на разгоряченном коне мчалась по луговой дороге к Белому Яру, в усадьбу брата Бориса…