Опасная тишина

Скалы, со всех сторон обступившие небольшую, идеально круглую – ну, словно бы обведенную по циркулю – долину, были тихи и угрюмы. Над темными увалами ближних гряд серели жесткие, ставшие твердыми, как камень, снега Высоких гор. Небо, обычно в этих местах синее, сейчас было серым, плотным, словно бы спекшимся от сильной жары, а потом внезапно попавшим на холод.

Но ни небо, ни горы, ни далекий смерзшийся снег, ни снег, находившийся рядом, под ногами, мягкий, воздушный, выпавший час назад или даже позже, еще не схваченный морозом, не были в диковинку начальнику заставы Емельянову, а вот жене его Евгении были. Она приехала на заставу к мужу всего две недели назад и удивлялась тут буквально всему.

Хотя на грязь, убогость находящегося неподалеку от заставы кишлака, с тыла прикрытого крутой безопасной грядой, с которой никогда не сваливались ни лавины, ни камнепады – так удачно было выбрано место, – на крохотный загаженный арык, уже замерзший, который никто из дехкан не желал почистить, на немытость здешних собак и ишаков, с чьих спин блохи прыгали прямо на людей, она не обращала внимания совершенно, – душа ее устремлялась в горние выси, к чистоте, и эта незапятнанность Женькина удивляла Емельянова. Удивляла и радовала. И вызывала ревность, вот ведь как.

Он даже не знал, к кому ее ревновал. Не к бойцам же собственной заставы и не к немытым дехканам, населявшим кишлак.

Грязь здесь не считалась пороком. Емельянов видел, как тут пекут пышные белые лепешки из горной пшеницы – наблюдал за «стряпней» в самом центре кишлака, в доме старика Эрдене. Старуха, почитавшая Эрдене за бога, вытащила во двор деревянную бадейку, в которой было замешано тесто.

В центре двора у нее был сооружен и кое-как скреплен местной белой глиной очаг – глухой круг из камней, в который было трудно заглянуть ветру, внутри – уголья, остатки горючей арчи, местного, скрюченного непогодой и болезнями дерева, несколько горстей серой золы, сверху очаг был накрыт старой, расколотой надвое сковородой.

В соседних очагах даже сковород не было, их заменяли плоские, добытые в грязном арыке камни, на камнях этих хозяева и выпекали хлеб.

Старуха Эрдене уселась на низенькую, сколоченную из обрезков табуретку, задрала юбку, обнажив коричневые, со вздувшимися жилами ноги, и подцепила крючковатой лапой ком теста. Швырнула его себе на левое колено, сверху прихлопнула ладонью, размяла немного, затем отодрала тесто от коленки, пришлепнула его к голой толстой ноге.

Увидев начальника заставы, старуха Эрдене приподняла верхнюю губу, обнажила два желтоватых крепких клыка, сделала неуловимое движение ногой, и тесто само отскочило от нее, упало к бабке в руки, а затем ловко приклеилось к изнанке второй ляжки.

– Хэ! – громко воскликнула старуха Эрдене. Вновь последовало неприметное движение, расплющенное тесто, будто живое, перескочило на первую ногу.

Так рождалась сырая лепешка. Через минуту старуха Эрдене держала в руках продукт, готовый улечься на расколотую сковороду, уже хорошо разогретую.

Тянуть время старуха не стала, помазала сковородку куском бараньего сала, ухваченного деревянной расщепкой, в ноздри ей шибануло воньким сизым дымом, Эрдене поморщилась и прихлопнула кудрявый клуб лепешкой. Затем крякнула азартно, приложилась к пиале, в которую был налит кумыс. Свое дело она знала – сегодня деда Эрдене старуха накормит лепешками до икоты.

Хлеба в горах урождается мало, сеют его на каменных ступенях, откуда почти не уходит солнце, солнце там есть, а вот земли почти нет, ни капельки нет, поэтому люд здешний бадьями таскает природный речной ил, устилает им твердые – наверное, гранитные, – полки. Потратили жители кишлака на эти поля лет триста, не меньше, прежде чем из затеи получилось что-то путное. Зато хлеб растет здесь божественный, такое зерно на заставу не присылают.

У старика Эрдене была лучшая делянка из всех, – и земли на ней было больше, чем у других, слой толстый, пышный, хоть на лепешку намазывай, и полки каменные были шире, просторнее, и пшеница росла гуще, колосистее, и зерна он брал на несколько мешков больше, чем остальные.

Имелась, правда, одна непростая закавыка – как зерно превратить в муку, но старик Эрдене с этой задачей справлялся: сгородил два каменных жернова и приспособил к работе своего любимого осла. Пограничники звали этого осла Абдулкой, дехкане – Ванькой.

Впрочем, надо отдать должное деликатности осла, он одинаково охотно отзывался на обе клички. Главное, чтобы пинка не получить, а так пусть хоть горшком зовут, только в печку не сажают. Хороший парень был этот осел.

Старуха Эрдене тем временем сняла с черного сковородного днища пухлую белую лепешку, которую только что прикладывала к немытым ногам, подкинула вверх.

– Хочешь, капитана? – предложила она, Емельянов в ответ испуганно помотал головой:

– Нет!

Старуха раздвинула рот в согнутой, будто серп, улыбке и показала ему два клыка.

– Молодеца, капитана!