Опасная тишина

Русский язык она знала хорошо, много лучше остальных жителей кишлака; впрочем, эти «остальные» составляли ровно половину, вторая половина русского не знала совсем и в ответ на любой примитивный вопрос только таращилась испуганно, округляла глаза, да блеяла так, что начальника заставы охватывало опасение: как бы иному уважаемому дехканину не сделалось плохо.

Почему старуха Эрдене звала его капитаном, он понять никак не мог, однажды даже спросил об этом у бабки, но та в ответ привычно обнажила два опасных клыка и противно поцецекала языком…

Впрочем, сейчас и старуха Эрдене, и угрюмый старик с белесыми, словно бы покрытыми бельмами глазами, и весь кишлак остались за отрогом, в другой горной долине, такой же круглой, как и эта, словно бы обведенная циркулем, а здесь находились только двое: Емельянов и его жена Женя.

Выбрав место поудобнее, с трех сторон прикрытое камнями, Емельянов потянул жену за рукав овечьей дошки, которую он купил специально для нее в городе Дюшамбе[1], на рынке он прикинул дошку на себя, получалось – великовата, и он хотел было вернуть дошку продавцу, одноглазому старику-русскому в старом офицерском картузе, но тот произнес глухо, болезненным голосом:

– Напрасно не берешь, командир, вещь хорошая, служить будет долго.

И Емельянов взял. Подумал: Женя под дошку оденет пару кофт, и никакой мороз Высоких гор не возьмет ее, даже если он будет разваливать пополам тысячелетние камни. И вообще дошка эта должна Женьке понравиться… Емельянов оказался прав: дошка Жене понравилась.

– Теплая, – сказала Женька и покрутилась перед мужем на одной ноге. – Мягкая, удобная.

– Тут вот что еще есть, – Емельянов показал на узкий длинный карман, пришитый к дошке изнутри. Карман был изготовлен из той же овчины, что и дошка, мастер притачал его к шву, чтобы снаружи не было никаких стежков, и карман особо не выделялся. Емельянов оттянул его.

– Знаешь, для чего это?

– Нет.

– Для пчака.

– Для чего-о?

– Для пчака. Пчак – это среднеазиатский нож. Специальной закалки, широкий – шире наших ножей, – очень острый. Тут без ножа человек из кибитки не выходит…

– Почему?

– Так положено.

– И женщины выходят из дома с ножами?

– И женщины тоже.

Женя запустила длинные тонкие пальцы в карман, пошебуршала там с довольным видом.

– Здорово! Как ты говоришь, называется среднеазиатский нож?

– Пчак.

– Надо запомнить. Пчак… Звучит очень необычно.

– Не знаю… Я привык, – Емельянов качнул головой, то ли возражая жене, то ли соглашаясь с ней. – Мне кажется, очень обычно.

– Ты уже привык к здешнему языку… А я еще нет.

– Может быть, может быть… – Емельянов сунул руку во внутренний карман своей тужурки, достал оттуда небольшой изящный ножик в лаковой кобуре, расшитой цветными полосками кожи, протянул жене. – Это тебе. Пчак. В Дюшамбе вместе с дошкой купил. На том же базаре… Один перс продал.

– Прелесть какая! – Женя взяла ножик в руки, забавно потетешкала его, будто бы пробуя на вес.

Емельянов улыбнулся: реакция жены была трогательной, не могла не вызывать улыбки. Внутри у него возникло что-то теплое, он забрал у Жени ножик и вложил его в карман дошки. Проверил, не выпадет ли во время ходьбы… Нет, вроде бы не выпадал, сидел плотно.

– Вот тут он пусть и живет, – проговорил Емельянов тихо, – с ним тебе будет спокойнее. И мне спокойнее. Без нужды пчак здесь обычно не вынимают… Запомни это правило.

– Есть, товарищ командир! – Женька вскинула руку к виску.

В этой нарядной дошке ей было тепло.

– Давай, определяйся рядом со мной, – шепотом произнес Емельянов, рукавом отгреб в сторону снег. – Скоро придут киики.

– Кто такие – киики? – так же шепотом спросила она.

– Местные звери.

– Страшные?

– Да ты что? Кусаться не умеют. Киики – это памирские козлы. Из них получается вкусная шурпа.

– Да ты чего-о… – Женя сморщилась жалобно – ей было жалко неведомых кииков.

– Тише, – предупредил ее Емельянов, и Женя смолкла, хотя жалостливое выражение, возникшее на милом лице, не исчезало.

В сером плотном небе, касаясь крыльями облаков, угрюмо кружил орел, что-то высматривал, что-то собирался сделать – может быть, даже на кого-то напасть. Сразиться с кииком ему, конечно, не дано, киик сильнее, а вот утащить отставшего козленка может вполне – козленка орел одолеет.

– А почему ты считаешь, что киики придут именно сюда? – неожиданно спросила Женя. – Ведь киик – зверь вольный, куда хочет, туда и идет… Это совсем не означает, что он прискачет к начальнику заставы, спрятавшемуся в камнях с ружьем наизготовку? А?

«Киик – не дурак, – справедливо рассуждала про себя Женя, – хотя и не знаком вовсе». Все-таки в ней до сих пор жила, не могла выветриться обычная романтичная девчонка, гимназистка, у которой восторг вызывает буквально все – и розовая заря поутру, и ласковый вечерний туман, и выпрыгнувшая из лужи лягушка.

– Мы постоянно подсаливаем здесь камни, – вот они и приходят – привыкли, – пояснил Емельянов. – Очень любят посолониться.

– Да-а? – удивленно произнесла Женя.

– Приходят именно в это время – во второй половине дня.

– А не стрелять их нельзя, Коля?

– Это как? – не понял Емельянов, от удивления даже привстав.