Опасная тишина

– Ты, Липовой, оставайся здесь, сейчас подойдут наши хлопцы, а я попробую настичь бандюгу, – прохрипел Емельянов и, не дожидаясь ответа, метнулся к двери, перепрыгнул через Витю Петрова и побежал к воротам.

Темнота была глухой, глубокой – ничего не видно, даже набитой бойцами тропки. Но ноги сами знали, помнили каждый изгиб тропы, каждую ложбину и канавку.

Иногда глаза выхватывали из темноты следы, – следы были свежие, их еще не успели заровнять снеговые космы, потом темнота опять проглатывала все, и вновь ничего не было видно – только серая крупитчатая, очень мелкая пороша, уносящаяся куда-то в сторону.

Недобрый холод, обжегший его изнутри, не проходил, дышать делалось все труднее и труднее, тулуп мешал бежать, тяжелой хламидой давил на плечи, сковывал всякий, даже самый мелкий шажок… Впрочем, в беге крупных шагов не бывает. И бросать тулуп не хотелось – без тулупа он замерзнет.

Наконец он, выругавшись тоскливо, выдернул из тулупа одну руку, потом другую и швырнул неудобную овчинную одежду на тропу. Ветер незамедлительно подхватил тулуп и поволок куда-то в сторону.

«Казенная амуниция-то, – мелькнуло в голове досадливое, – отвечать придется…» Что ж, отвечать, так отвечать, не это было главное. Главное – спасти Женю.

На бегу Емельянов пробовал вглядываться в темноту, в тяжело раскачивающиеся снеговые космы, в движение земли под ногами, зацепиться хоть за что-то, разглядеть в пространстве, но это ему не удавалось, пространство впереди было пустым – ничего в нем не было. Только снег, да снег, косые охлесты ветра, скручивавшего падающую с неба серую массу в тугие космы, мерцание зеленых и красных точек перед глазами – это от усталости, цветные точки всегда возникают от усталости, – и больше ничего. Пусто в пространстве. Емельянов ускорил бег.

Дыхание в нем рвалось, тяжелыми колючими кусками оседало внутри, забивало все, заполняло пустоты, бежать было все труднее и труднее, но бежать надо было. Емельянов напрягался из последних сил, стискивал зубы, хрипел, но темпа не сбрасывал – не дай бог сбросить его, ослабить – тогда все, тогда, считай, он потерял Женю.

Подумал об этом Емельянов и взвыл невольно – самому себе показался голуб-яваном, и крик его был похож на вой голуб-явана, – собственный крик подогнал его, прибавил немного сил, – начальник заставы сделал несколько длинных прыжков, поскользнулся и чуть не упал… Проскользил немного вперед, зацепился носком сапога за какой-то заструг, замахал руками, но это не помогло – он не удержался и полетел на землю.

От досады вскрикнул, но в следующее мгновение зажал зубами крик – вдруг бандит с Женей находится недалеко? Зацепил губами немного снега, разжевал его, охлаждая горящий рот.

Холода снега не ощутил – ощутил только неясную горечь, горько стало на языке, на нёбе, горечь проникла и внутрь его. Емельянов приподнялся, помотал головой – бандита нельзя было упускать, надо было бежать дальше.

Через несколько мгновений он, припадая на ушибленную ногу, уже вновь разрезал своим похудевшим, выпаренным от усталости телом темноту, упрямо цеплялся глазами за редкие выбоины следов, которые делались все четче и четче.

Это ободряло Емельянова: бандит с Женей были уже недалеко, начальник заставы почти догнал их… Но и граница, она тоже была недалеко.

Отпускать Женю Чимбер не собирался, хотя и обещал: в конце концов она пригодится ему и за кордоном. Когда надоест, он сможет продать ее. Тому же Джунаид-беку. Джунаид-бек, говорят, всегда бывал охоч на свеженьких русских дам.

Обещание отпустить Женю, как и слово офицера, которое он дал, – пустое, время ныне не такое, чтобы верить всяким обещаниям, скорее наоборот – ныне нельзя верить никому и ничему. Только себе самому можно верить. Еще, может быть, собственному брату. Да и то, если брат все время находился рядышком и прошел все испытания – и огонь, и воду, и медные трубы. Чимбер не сдержался и хрипло, как-то страшновато, по-звериному рассмеялся.

Бедная дамочка! А ведь она ему поверила. Чимбер с силой дернул Женю за плечо, сделал это намеренно – не верь ныне никому! – время на пороге стоит такое, – время повального недоверия.

– Больно! – вскрикнула Женя.

– Это еще не больно, – выбил из себя с надсадным хрипом Чимбер, – вы пока не знаете, что такое больно…

Жена начальника заставы была для него спасительным кругом, шансом на спасение, если встретятся пограничники. Никто из них не будет стрелять в жену командира. А вот Чимбер будет стрелять. Из-за плеча женщины. Он хмыкнул, выбил изо рта твердый, словно бы скатавшийся в плотную круглую глиняную плошку комок, вновь торжествующе хмыкнул.

Все, граница уже рядом, осталось идти совсем немного, это Чимбер хоть и не знал, но очень хорошо ощущал своей шкурой. Никто из пограничников им уже не встретится. Если бы встретились, то раньше. Чимбер довольно покрутил головой: ему повезло, он остался жив, другим же не повезло, даже тем, кого начальник заставы Емельянов загнал назад в ущелье, в лед и снег.

Им в ущелье не выжить – подохнут от голода и холода, путь у них один, идти на заставу с поднятыми руками…