Опасность тьмы

– О нет. Удача. Огромная счастливая случайность. Без них не обойтись. Вы верите в дьявола? Полагаю, что должны.

– Я верю в зло. Силы зла. Чистое и персонифицированное зло. Если вы это имеете в виду.

– Не уверен. Я не теолог.

– Я тоже. Выглядит вроде ничего, – сказала она, взяв тарелку с нарезанными помидорами. – Спасибо.

– Я почувствовал его. Зло. Глядя на нее. Но это было не так, как я ожидал. Оно было непроницаемо и потому бесполезно. Холодное. Запертое. Замкнутое в самом себе.

– Безнадежное?

– Да. Думаю, можно и так сказать. Очень странно. Я почувствовал, будто нет никакого смысла пытаться вступить в контакт с этим человеком, не увидел даже искорки узнавания, которая убедила бы меня, что мы с одной планеты.

– Она бы стала продолжать?

– Да. Пока она была жива, на ногах и не замечена – она бы продолжала. Такие люди не могут остановиться. Но она не безумна.

– Вы уверены?

– Совершенно и полностью уверен. Зло, чем бы оно ни было – да, безумие, чем бы оно ни было – нет.

Он был рад, что они никуда не пошли. Там все было бы по-другому, другие люди, шум, суета. Лучше было так – тихий разговор, простая, но хорошая еда, кофе в кружке с милым узором на столике рядом с ним. Он подумал о Кэт. Когда он придет домой, он позвонит ей. Он уехал из их дома в плохом настроении, а теперь его настроение полностью изменилось. Все. Полностью. Изменилось. Он не мог оторвать глаз от Джейн.

– Я тут подумала, насколько жалко все-таки будет уезжать, – сказала она.

В комнате стало холодно.

– А, вы же не знаете. С другой стороны, откуда вам знать?

– Вы же только приехали. Почему? Это как-то связано с вашей матерью?

– Нет, нет. Просто я приняла неправильное решение. Такое случается. Даже со священниками. Не знаю почему.

– Как оно может быть неправильным? Что именно неправильно?

– Я. То, что случилось в этом доме, когда на меня напал Макс. К тому же я не вписываюсь в местную церковную иерархию… Настоятель замечательный, именно он захотел видеть меня здесь и очень долго настаивал, пока они меня не приняли. Но они не хотят женщину, они не готовы к женщине, вы же понимаете, а это точно не та битва, в которой я буду сражаться. У меня есть и другие дела.

– Я думал, это была выигранная битва.

– Да, так можно было предположить, правда? – Она налила себе еще полбокала вина. – Слишком много битв. Больница, Имоджен Хауз… Я не боец, Саймон, я просто хочу спокойно выполнять свою работу, ведь есть гораздо более важные вещи. Я не играю в политические игры.

– Да ладно вам, зачем отдавать им победу?

– Это не тот язык, на котором говорю я. По крайней мере, не в этом контексте.

Он смотрел на нее практически с испугом, думая только о том, что ему нужно где-то найти достаточно причин – не аргументов, потому что он чувствовал, что они окажутся слишком слабыми и будут отражены, а именно причин – чтобы она передумала. Он не сомневался, что преуспеет. У него уже была самая главная причина. Но он пока не знал, как лучше всего ее преподать.

– А что насчет вас? Вы в Лаффертоне навсегда?

– Нет, речь о вас. О вас.

– Обо мне?

– Почему вы думаете, что где-то еще будет по-другому? Битвы происходят постоянно. Неужели вы не участвовали в них до того, как переехали сюда?

– Каждый день. И большую часть своего взросления. Я сражалась за то, чтобы пойти в церковь, чтобы покреститься, чтобы читать теологию, чтобы меня рукоположили. В последнем приходе у меня были битвы с несговорчивым приходским церковным советом и очень непростым епископом. Я все знаю о хреновых битвах, спасибо. Я покидаю поле сражения.

– Что, перестанете быть священником?

– Я все еще буду священником. Я отправляюсь в монастырь на год. После этого я либо захочу остаться, либо вернусь в академический мир. Я думаю, я готова получить докторскую степень.

Он пораженно сидел, не в состоянии ничего ответить. В комнате было темно. Джейн вытянула руку, включила лампу и села в круге света. Он был заворожен ее красотой, тем спокойствием, с которым она сидела даже не на стуле, а на полу рядом с ним, подогнув под себя ноги и обняв их руками.

– Джейн…

– У людей довольно неправильное представление, – сказала Джейн, – о монашеских обителях.

– У меня нет о них никакого представления, я просто знаю, что вам нельзя заточать себя в одной из них.

– Видите, что я имею в виду?

– Боже, но вы же… замуруете себя, отгородите от всего мира. Для чего? Чтобы делать что?

– Если я скажу «молиться», это не получит особого отклика. Так что просто забудьте.

– Я не могу.

– Почему? Почему это всегда заставляет людей так реагировать? Я не хочу спорить, я не хочу сражаться. Пожалуйста.

– Получите степень. Если это то, чего вы хотите – вы должны заняться этим.

– Потом. Может быть. Может быть, нет. Сначала другое.

На долгое время воцарилась такая полная, такая абсолютная тишина, что он не знал, сможет ли теперь разрушить ее и снова заговорить, найдет ли в себе силы сказать ей еще хоть слово до конца своей жизни. Тишина стала расстоянием, а время – пространством, так же, как и отсутствие звуков. Они создали дистанцию, и он был не уверен, что ему хватит духа и умения ее преодолеть.

Он сказал: