Опасный танец втроем

«Или для тех, кто не согласен, но расстается с жизнью из-за вашей деятельности», — подумалось Маше. Но, не желая показаться подозрительно настойчивой, она больше пока не стала продолжать разговор на затронутую тему. Вместо этого начала расспрашивать Ворота о здешнем климате и об имеющихся в городе развлечениях. За этой беседой ее и застал вернувшийся Никифор. Свежий, довольный, с подарком для Маши — с браслетом из оправленных в золото опалов. А так же с предложением покататься по городу с ознакомительной экскурсией. Маша не стала отказываться — ей только и оставалось жить теперь в свое удовольствие, как советовал Ворот. Ну или брать от этой жизни по максимуму в качестве компенсации за те неприятные часы, что ожидали ее по ночам. А в том, что ожидали, Маша даже не сомневалась — достаточно было взглянуть на радостно оживленного и даже как будто помолодевшего Никифора, чтобы это понять. Но во время своих ночных размышлений Маша для себя уже решила, что при этом будет воображать себя медсестрой, выполняющей пусть неприятные, но жизненно необходимые для пациента процедуры. Как-нибудь сумеет продержаться. Главное, чтобы только лечение Никифора не оказалось настолько эффективным, как он сам об этом мечтал.

Первый день прошел для Маши как праздник, в котором она была главной распорядительницей. Никифор стремился дать ей все, о чем только могла мечтать красивая женщина. И его как будто даже увлекал этот процесс, так что последующие дни тоже стали далеко не буднями. С утра, пока Никифор был на приеме у своего целителя, Маша была предоставлена сама себе. В сопровождении безропотного Ворота, ставшего ее тенью, она совершала прогулки по магазинам, посещала массажные и косметические салоны, в которых с первого дня числилась почетной клиенткой, или предавалась нирване в шезлонге, возле бассейна с лазурной водой, раскинувшегося с тыльной стороны особняка, пока горничная смешивала ей коктейли. Нравилось Маше и просто стоять на смотровой площадке, любуясь колышущейся под ветерком массой зеленых садов, и искристой игрой синих морских волн на дальнем плане. А если взять бинокль, то без помех можно было любоваться и парусными судами во всем их великолепии. Днем, когда Никифор возвращался со своих процедур, они отдыхали, пережидая жару. Отдыхали, к Машиной радости, каждый в своих комнатах. А ближе к вечеру начиналась вторая часть программы. Морские прогулки на яхте, поездки в рестораны и казино, где Маша, неожиданно для себя самой, с увлечением включилась в игру, и ночные поездки по городу с его роскошным курортным многообразием. Если бы не продолжение этих ночей в Машиной спальне, то больше не о чем было бы и мечтать. Но они были, эти продолжения, каждую ночь, регулярные и неотвратимые. Никифор приходил к ней, словно на работу, даже тогда, когда, на Машин взгляд, был утомлен и сам не слишком-то этого хотел. В такие ночи он просто любовался ею или просил, чтобы она танцевала ему в своей прозрачной ночнушке. Маша охотно выполняла эти просьбы: танцевать она умела и любила, и в любом случае эти танцы были для нее предпочтительнее постельных ласк. Надо сказать, весьма умелых до того момента, пока Никифор не забывался, всеми правдами и неправдами начиная преследовать свою заветную цель. Которой, как и прежде, ему было не достичь. Хотя бывали моменты, когда он не на шутку пугал Машу, никак не желавшую, чтобы в чашу ее испытаний упала эта последняя капля. Но как ни странно, самые тревожные свои минуты Маша пережила не в спальне, а в окружении античных развалин, в тот поздний вечер, когда они с Никифором поехали, чтобы посетить остатки древнего храма. Даже разрушенный, храм был величественен и красив. Оставив Керубино в машине, Маша с Никифором поднялись по его ступеням к ряду уцелевших мраморных колонн.

— Как ты думаешь, кому здесь молились, Машенька? — тихо спросил Никифор. — Может, Венере? Если бы ты жила в те времена, то, несомненно, это была бы твоя богиня.