Опасный водоворот

— Когда со здания Совета профсоюзов стали срывать красную звезду. Тогда слова застряли у меня в горле. И знаете, что меня поразило?

— Что? — заинтересовался майор.

— Когда несколько человек стали выкрикивать: «Долой красную звезду! Долой советскую звезду!», толпа на мгновение опомнилась. Оглянувшись, я увидела, как меняются лица людей. Потом выкрики стали раздаваться чаще. Но я уверяю вас, что бо́льшая часть людей молчала. Я хотела крикнуть: «Что вы делаете с красной звездой?», но не решилась. Как отнеслись бы ко мне те, кто начал все это? Могли подумать, что я не венгерка. Атмосфера была такая накаленная, что от моей смелости не осталось и следа. Я о многом передумала тогда. И не я одна. Так думали все, кто молча стоял вокруг. И нас, хранивших молчание, было подавляющее большинство.

— А ведь верно, — сказал Хидвеги, — тот, кто наблюдал бы со стороны, допустим из окна, как срывают красную звезду, он видел бы только то, что на улице стоит многотысячная толпа. Это же мог бы запечатлеть и объектив фотоаппарата. Но фотография не может показать, что взбудоражило людей, какие мысли овладели ими в это время, какие чувства наполняют их сердца.

— Да… — продолжала девушка. — В этот момент я начала сомневаться. Но уверяю вас, если бы кто-нибудь тогда осмелился возразить хоть слово, его моментально разорвали бы на части.

— Вполне возможно, — подтвердил Хидвеги.

— Мы говорили об этом с Белой Вашем еще до того, как пришли сюда.

— Бела Ваш? — попытался вспомнить майор. — Какой это?

— А такой черный кудрявый парень. Он еще похож на итальянского спортсмена.

— А, знаю. Который назначен на пост у двойного окна?

— Да-да, — ответила девушка.

— Вы его знаете?

— Еще по ДИСу. Он такой горячий, честный парень!

— А ведь он уж не так молод, — рассмеялся майор.

— Ну что вы, как можно о двадцативосьмилетнем молодом человеке сказать, что он уже не молод? — вступилась за Ваша девушка.

— Признаю, признаю, парень он хороший.

— Беда только, что слишком горяч. Он любит выделяться, быть на виду.

— Бывают моменты, когда такие люди стоят многого.

— Помню, — улыбнувшись, продолжала девушка, — сколько с ним было хлопот. Летом пятьдесят третьего мы с ним вместе ходили на курсы парашютистов. Командование как-то устроило смотр. Присутствовал министр и другие руководящие товарищи. Я видела, что Бела нервничает, волнуется. Прыгать нам еще не разрешали, мы только начали курс. «Бела, в чем дело?» — спрашиваю. «Черт возьми, — ответил он, — в такое время, когда здесь начальство, я не могу прыгнуть!» На одной из машин поднялись в воздух и мы, чтобы посмотреть, как прыгают. У Белы и у меря парашютов не было. Перед прыжком обычно выбрасывали на парашюте мешок с песком. И представляете, что сделал этот безумец? Он надел на себя парашют, предназначенный для мешка с песком, и, пока остальные искали мешок, выпрыгнул!

— Вот здорово! Он действительно храбрец! — воскликнул Хидвеги. — И все кончилось благополучно?

— Он только ногу сломал. А больше ничего. Ну вот, — вернулась к прежнему разговору Эржи, — на демонстрации я встретилась с Белой. По лицу его было видно, что и он взволнован. Я подбежала к нему и буквально засыпала его вопросами. Он политически подкован лучше меня. Ведь он член парткома и секретарь первичной парторганизации.

— Где? — спросил майор.

— На заводе точной механики.

— Знаю, это около шоссе Шарокшар. Новый военный завод, верно?

— Да, — подтвердила Эржи. — Так вот, я спрашиваю Белу: «Ты понимаешь, что происходит?» «Что происходит? — переспросил он. — Не знаю, но если все будет продолжаться в том же духе — контрреволюция неизбежна». Таким бледным я его еще никогда не видела. Потом мы поговорили о возможных перспективах. Беле приходили в голову фантастические планы. Он хотел пойти на завод и привести в город ночную смену, чтобы организовать контрдемонстрацию. Потом мы стали обвинять части госбезопасности в бездеятельности. «Где партия? Где правительство?» — спрашивали мы друг у друга.

Майор закурил новую сигарету. Он слушал внимательно, с большим интересом, не перебивая девушку. Ведь с двадцать третьего ему не довелось быть на улицах, а кругом творилось такое, что он переставал понимать происходящее.

Эржи продолжала. Она снова жила впечатлениями последних двух дней, воскрешая в памяти все пережитое. Голос ее звучал тихо, но в нем слышались нотки гнева, вызванного собственным бессилием.