ОПЕР, или В городе нашенском

В городском следственном изоляторе оформили быстро. В семь утра (глянул на часы на запястье у дежурного) я оказался в тюремной камере. Никогда не думал, что в СИЗО могут быть такие огромные помещения. Хотя почему бы и нет? Ведь здание изолятора занимает целый городской квартал. Снова страх неизвестности мучает меня: неизвестно, что меня ждёт впереди. С замиранием сердца оглядываю своё новое жилище. Помещение двадцать на двадцать, квадрат, наполненный суетящимися людьми, их много, и они почему-то не спят, несмотря на ранний час. Сразу и не сообразишь, что к чему. На меня никто не обращает внимания, как будто меня тут и нет. Я хорошо помню рассказы и наставления опытных сидельцев. Пытаюсь определить, кто тут старший, вернее, смотрящий. Но в этом хаотичном движении народа, а было тут человек пятьдесят, не меньше, я ничего не понял. У всех четырех стен нары в три яруса и тоже не понять, где тут лучший угол камеры, всё грязное и убогое. Окон нет, только под самым потолком одной стены что-то наподобие форточки, забранной стальной решеткой. Все нары заняты, а людей намного больше, чем этих так называемых спальных мест. Часть сидельцев расположилась за громадным, вернее, длинным столом. Часть толкается у трех умывальников. Самое правильное – это, наверное, занять место на лавке, у стола, а больше-то и негде. Нет, для начала надо узнать камерные правила. Спрашиваю у невзрачного мужичонки неопределенного возраста. Ему может быть и тридцать, и пятьдесят. Почему у него? А он ближе сидит. На тыльной стороне его кулака наколка: восходящее солнце с кучей лучей и надпись «Север». Этот наверняка должен знать тюремные правила.

– Не подскажете, кто тут старший? Какие правила?

Мужик смотрит внимательно и очень даже заинтересованно.

– А ты первый раз что ли?

– Первый.

– Понятно. В этой хате нет ни старшего, ни порядка. Предвариловка, одним словом. Я тут уже неделю парюсь и сам не пойму, что к чему. Правильной братвы здесь нет. А если и попадают, то надолго не задерживаются, а вот чуханье всякое подолгу чалится. Думаю, менты что-то своё мутят.

– А как мне определиться с житьем-бытьем?

– Не проблема. Ты, кстати, по какой статье сюда? Что тебе тулят?

– Не знаю.

– Не знаешь, так не знаешь. Главное, чтобы за тобой никакой позорятины не было.

– Поясни конкретно.

– Ну, насильники там всякие, те, что с малолетками, садюги и прочие – все, кто не по понятиям.

– Я от этого далеко и за себя всегда отвечу.

– Погоняло-то есть?

– Свои Николой кличут и уже не первый год.

– А я Жнец, будем знакомы. Место на моей шконке займёшь. Нас там двое, будешь третьим. Завтрак будет, я тебе ложку с плошкой спроворю. На шконке такой распорядок, час спишь – два гуляешь. Кстати, вон видишь того мордатого у умывальника, он тут под главного косит. Пытается мазу держать, но у него никаких понятий. Но здоровый, падла, и двойная мокруха за пазухой. Чем больше за ним наблюдаю, тем он мне больше не нравится. Чуханское в нём постоянно проскальзывает. И ничего не скажешь, нет в хате правильной братвы. Что и говорить, мутняк сплошной.

– Как я понял, вы не первый раз в этих местах?

– Двенадцать годков чистой отсидки. Три срока, вот четвёртый корячится, но это уже по мелочевке, карман навесить пытаются.

Расспрашивать людей в камере не принято, захотят – сами расскажут. Нельзя быть любопытным в таких местах, ведь тут ещё не зона, сидят люди без приговоров. В общем, всё более-менее понятно, а вот почему меня сунули именно в эту мутную камеру, вопрос открытый. Это неспроста. Почему нет в камере настоящих уголовников? Почему с такой шушерой сидит парниша с тяжеловесной статьей? Не под него ли собрана эта камера? Если так, то мне все равно с ним придётся пересечься. Он тут самый здоровый. И совсем не похоже, что ему сиденье в тягость, прямо лоснится, падла. Мне остаётся одно – без суеты ждать развития событий, а они, думаю, не заставят себя ждать, и приглядывать за мордатым.

Первый день отсидки прошёл спокойно. Самое главное, что к камерной вони притерпелся. Думал, что на сегодня всё так благополучно и закончится, но не тут-то было. Мокрушник, кличка которого оказалась Носик, за час до ужина, приказным тоном сообщил, что после отбоя за мной уборка камеры. Тут такие правила, убирает тот, кто последним прибыл в хату. Все смотрят на меня, ждут, что скажу. Понимаю – это провокация и просто не знаю, как ответить. Согласиться на уборку, значит, поставить себя добровольно на самую низкую ступень камерного общества.

– Убирать я не буду, это исключено.

Показываю сидельцам, что я вес имею и готов это доказать. Но опять же, не стоит переть на рожон. Уборку в камере производить надо, потому и задаю примиряющий вопрос:

– Варианты по этому поводу есть?