Опер с особым чутьем

Шурыгин дождался, когда по главной дороге протащится грузовик с прицепом, вырвался на укатанную грунтовку, обогнал «каракатицу» и вдавил педаль газа в пол. Двигались в восточном направлении по улице Щорса. За окном мелькали бревенчатые бараки, добротные каменные дома с потертыми фасадами. За перекрестком потянулся частный сектор, сельскохозяйственные постройки, свалки.

– Познакомься, Кузьмич, – подал голос Куренной. – Некто Горин Павел Андреевич, новый, принят на службу. Темная лошадка, сомнительный тип, а на днях еще и Глисту замочил – без всяких на то оснований. Ходячая катастрофа, притягивает мертвецов, короче, мы в трауре.

– Надеемся, это ненадолго, – добавила Кира.

– А что, положительная характеристика, – рассмеялся Шурыгин. – Вот до чего доводит кадровый голод. Дай-ка посмотрю на тебя, товарищ… – Шурыгин обернулся, ухитрился протянуть руку: – Кузьмич, очень приятно. Надеюсь, сработаемся…

– Кузьмич, за дорогой следи! – ахнула Кира.

Сотрудник опомнился, резко вывернул руль, и отчаянно сигналящий междугородний автобус промчался мимо.

– Да уж, мужик, с тобой точно не заскучаешь…

Пассажиры дружно выражали свое отношение к произошедшему. Кира тоже высказала пару ласковых, со злостью уставилась в окно. Город оборвался, за покатыми холмами показался лес. Потянулись деревенские постройки, плетень, обвитый ржавой колючей проволокой. Куренной, кряхтя, обернулся, уставился на Павла из-под высокого лба:

– Похоронил?

– Да.

– Хорошо. Прими соболезнования.

– И даже не напился, – фыркнула Кира. – Трезв как стекло. – Она скорее упрекала, чем хвалила.

Горин молчал. Тема с этого дня становилась запретной.

– А? Что? – завертел головой Шурыгин. – Какие похороны?

– Не отвлекайся, Кузьмич! – повысила голос Кира. – Так и норовишь нас на тот свет отправить!

– Сам пожил, не страшно, – заметил Саврасов. – Думаешь, нам не хочется? Завтра, между прочим, зарплата.

– В ресторан пойдешь со своей пассией? – буркнула Кира. – Смотри, Леонтий, хомут наденет – опомниться не успеешь. А семейная жизнь, она, зараза, такая…

– Ты знаешь? – покосился на нее Саврасов.

Кира не ответила, уткнула нос в окно.

Основная дорога повернула на юг. Машина съехала на проселок, запрыгала по ухабам. За шапками шиповника начинался разреженный сосняк. В стороне пролегала глубокая лесистая балка – видимо Шагаловская. На опушку выбежал человек в темно-синем облачении, замахал руками. Шурыгин съехал с проселка, двинулся по кочкам, заросшим клевером. От опушки пошли пешком, перелезая через канавы. Место преступления находилось метрах в сорока от опушки. Сержант, карауливший трупы, махнул рукой: сами смотрите, – помог подняться бледной женщине с пустым лукошком.

– Сходила по ягоды-грибы, – хмыкнула Кира. – Не в том месте и не в то время вошла в лес, понятно.

– Вдвоем они пришли, Кира Сергеевна, – объяснил сержант. – Подружка побежала через поле звонить, а эта на опушку вышла и маялась тут, как Красная Шапочка, у которой волк бабушку съел.

Женщина сильно заикалась, старалась не смотреть на тела. Пользы от нее не было – сделала находку, и на том спасибо. Быстроногая племянница побежала звонить. Нет, они обе ничего не трогали, разве они похожи на полных дур?

– Максимов, сними показания, возьми адрес, и пусть идет, – сказал Куренной.

– Понял, Вадим Михайлович, – козырнул милиционер. – Я больше тут не нужен? – Проворчал что-то в духе «ройтесь сами в этом дерьме» и повел женщину на опушку.

– Вот тебе и утро в сосновом лесу, – вздохнул Куренной и с неприязнью покосился на Горина. – Началась неделя.

К месту преступления подходили на цыпочках, стараясь не затоптать следы. Тела мужчины и женщины были привязаны к дереву. Они сидели рядышком, касаясь плечами друг друга, свесив головы. Даже Кире стало не по себе, зябко поежилась. Людей привязали крепко, предварительно заведя за спину руки. Закашлялся Леонтий, отодвинулся на «галерку». Куренной опустился на корточки, приподнял за подбородок голову женщины. Лицо исказила судорога, глаза вылезли из орбит. Она была не первой молодости, но неплохо сохранилась. В спутанных волосах запеклась кровь. Одета как-то странно – резиновые сапоги, расстегнутая куртка, под ней – ночная сорочка под горло. Мужчине было полвека с небольшим. Одет в полосатую ночную пижаму, на ногах старые зимние ботинки, верхняя одежда отсутствовала. Лысоватый, рыхлый, невысокий, с обвислыми дряблыми щеками. В мертвых глазах отпечатался пронзительный страх. Под левым глазом жертвы запеклась кровь. Кожа на щеке разорвана – видимо, от сильного удара кулаком. Смерть наступила от удушья – и, судя по муке, отразившейся в лицах, убивали медленно, смакуя.

– Саврасов, осмотрись, – бросил Куренной. – Работали несколько человек. Не пешком же они привели сюда этих несчастных.

– Понял, Вадим Михайлович.

Саврасов рысью побежал в кусты. Куренной поднялся, на цыпочках отошел. Земля вокруг места преступления была истоптана. Оперативники закурили, стали озираться. Лес давно проснулся, щебетали птицы, порхали с ветки на ветку.