Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны

Куленталь уже попался на удочку такого изощренного мистификатора, каким был агент Гарбо. Он представлял собой идеальную мишень для операции «Фарш»: это был человек очень легковерный и при этом снискавший восхищение и доверие начальства, включая Гиммлера и Канариса. Человек амбициозный и целеустремленный, но вместе с тем отчаянно стремящийся угодить, готовый отправить в Берлин все, что могло упрочить его репутацию и спасти его от общей участи тех, в ком текла еврейская кровь, он был, кроме того, тщеславен, возможно, коррумпирован и готов ради того, чтобы улучшить свое положение, обманывать руководство. Куленталь великолепно олицетворял собой те склонности, на которые указал Джон Годфри как на два самых опасных недостатка шпиона: «принятие желаемого за действительное» и «поддакивание начальству». Он готов был поверить всему, что ему подсовывали, и готов был на все, чтобы подольститься к руководству и сохранить свою шкуру.

Чтобы стать успешной, операция «Фарш» должна была добраться до самого Гитлера. Алан Хиллгарт знал, что лучший способ для этого — сделать первым получателем информации Адольфа Клауса в Уэльве, от которого она, безусловно, должна была попасть к Карлу Эриху Куленталю, чтобы затем усилиями этого обласканного, но легковерного офицера двинуться вверх по цепочке немецкого командования. Клаус был идеальным первым звеном, поскольку он был чрезвычайно эффективным шпионом. Куленталь был идеальным передаточным звеном, потому что он был для немцев хуже чем бесполезен.

13 «Фарш» поднимает паруса

Похоронное бюро «Левертон и сыновья» начало делать гробы в лондонском округе Сент-Панкрас примерно во времена Французской революции. Двести лет дело переходило от отца к сыну, наряду со сдержанным, строгим, официальным обликом, какой подобает представителям этой профессии.

В 1943 году хранителем давней семейной традиции, которая насчитывала шесть поколений, был Айвор Левертон. Его старший брат Деррик служил в звании майора в Королевской артиллерии в Северной Африке, и вскоре ему предстояло участвовать во вторжении в Европу, которое, как все понимали, активно готовилось. Айвора из-за болезни легких признали негодным к военной службе, и он остался дома вести фамильный бизнес. Хотя ему было только двадцать девять лет, он относился к традициям фирмы очень серьезно и со всеми клиентами, богатыми и бедными, держался одинаково уважительно, с сознанием особого смысла происходящего. Но, как у большинства гробовщиков и похоронных агентов, под этой благопристойной, невозмутимой внешностью у Айвора Левертона таились и темперамент, и своеобразное суховатое чувство юмора. Его не покидало чувство вины из-за неспособности пойти на фронт. Война сильнее всего дала ему о себе знать в 1941 году, когда он приехал забрать труп из больницы общества трезвости в Юстоне и бомба люфтваффе, упав в дымовую трубу, попортила осколками стекла его черную фетровую шляпу. Айвор мечтал внести свой вклад в общую борьбу и поэтому был только рад, когда его попросили выполнить задание «государственной важности»: глубокой ночью в обстановке строжайшей секретности перевезти человеческое тело.

Обратился к нему с этой просьбой полицейский Глиндон Мэй, работавший под началом у Бентли Перчаса, коронера округа Сент-Панкрас. «Левертон и сыновья» регулярно имели дело с этим коронером, но таких поручений им никогда еще не приходилось выполнять. «Согласно Акту о государственной тайне, я не имел права сообщать то, о чем мне было сказано, даже членам своей семьи, — писал Айвор в дневнике. — Об этом нельзя было делать никаких записей, и фирма не получила ни пенса». Мэй позвонил в похоронное бюро 1 апреля, и в какой-то момент Айвор Левертон подумал было, что «телефонный звонок из суда при коронере округа Сент-Панкрас — всего-навсего шутка». Но констебль Мэй говорил совершенно серьезно: Айвору следует приготовить гроб и привезти его к моргу позади здания суда, где Мэй будет ждать в час ночи на субботу 17 апреля. Действовать Айвор должен в абсолютном одиночестве, гроб доставить своими силами. «Тогда я еще был в неплохой форме, — ворчливо заметил Айвор впоследствии, — но это все-таки было слишком».