Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

Спустя еще несколько ночей Артемий Иванович настолько сошелся с бедолагами, принося им иногда на закуску холодные слипшиеся спагетти в куске обоев, что те согласились обучить его итальянскому языку, не требуя за то никакой платы. Не умея объяснить по-русски тонкостей итальянского языка и его отличий от германско-еврейского жаргона, на котором изъяснялись сами, его новые товарищи записывали их в коленкоровую тетрадку мадам Блидштейн, снабжая рисунками вместо переводов. К концу недели пребывания в гетто Владимиров мог бегло здороваться по-итальянски, просить милостыню и благодарить в надежде на дальнейшие подаяния. На десятый день скамейные его друзья решили, что Артемий Иванович дозрел до более серьезных понятий, и покрыли листки в коленкоровой тетрадке его хозяйки новыми лингвистическими единицами, на этот раз без рисунков. На следующее утро, едва последний гость покинул жаркую постель Рухли Блидштейн, Артемий Иванович бросился к своей сожительнице за разъяснениями.

– Рухлечка, Рухлечка, скажи-ка мне, что значит по-русски: «пискатойо»?

– Нужник.

– А «какатойо»?

– То же самое.

– Надо же! Дерьмо и по-итальянски «кака»! – удивился Артемий Иванович. – Тоже мне латыняне! Тацитусы-вергилиусы! Колизеи! Слушай, а как по-русски слово «каццо дуро»?

– Это такое качество некоторой мужской части, которого у твоей части я никогда не видела, – огрызнулась мадам Блидштейн.

– Ну, если ты говоришь про голову, то никакой «каццо дуро» в ней не сыщешь. Петр Иванович Рачковский однажды даже сказал обо мне нашему послу в Париже барону Моренгейму: «Самая светлая голова во всей Заграничной агентуре».

Артемий Иванович, конечно, соврал. Разговор об исключительных качествах верхней конечности Владимирова между Моренгеймом и Рачковским действительно состоялся, однако слова Рачковского были чуть более точны в определениях: «Самая пустая голова», – сказал тогда Петр Иванович. Но Владимиров быстро позабыл эти несущественные ньюансы и сейчас был совершенно искреннен в своей лжи.

– А сейчас я сам угадаю. Интересно, если итальянский язык столь похож на русский, то почему я ни черта их не понимаю? Слово «фоттере» означает «фатеру», правильно?

– Оно означает то, ради чего я тебя сюда притащила! Ты утверждал, что имел это самое «фоттере» с пятнадцатью шиксами за одну ночь? Так почему же тебя не хватает на одну меня?! За эти полторы недели ты еще ни разу не переспал со мною!

– Но Рухлечка, душка, подумай сама: как я могу с тобой переспать, когда ты всю ночь занята, а я сплю на улице на скамейке!

– Днем я, между прочим, свободна.

– Зато я занят.

– Чем это ты, поц собачий, занят?

– Отсыпаюсь после бессонной ночи.

– Нахал! Это у меня бессонная ночь, потому что я должна всю ночь кувыркаться со всякой дрянью, чтобы прокормить тебя.

– Подумаешь! В постели и я мог бы кувыркаться! Хоть пятнадцать раз за ночь! Кувыркайся себе и кувыркайся. Вот попробовала бы ты покувыркаться с мужьями всех этих ваших Сайр, Мойв и Сар на скамейке внизу!

– А нет ли у тебя в тетрадке слова «finocchio»? Мне кажется, оно к тебе очень подходит.

– С чего это я вдруг Пиноккио? – встрепенулся Артемий Иванович, который из всей итальянской литературы знал только сказку про старого дурака Карло и его деревянного сына. – У меня нос, чай, не торчит, как палка!

– Да у тебя ничего не торчит, жопник ты паскудный! Толку от тебя никакого! Ты должен меня охранять, а вчера днем, когда ко мне стали приставать двое отвратительных типа, ты убежал!

– Я за помощью побежал!

– И деньги утром из чулка вытащил.

– Так положено. Мне мужики здешние все обяснили.

– Положено красть мои деньги?!

– Это вовсе не кража. На правах более старшего и опытного я взял управление финансами в свои руки.

– Ну вот что, мущина. Сегодня ко мне вечером придет очень богатый американец. Но ты не будешь этой ночью спать на скамейке. Это ночью будет и для тебя гешефт. А днем, если ты не покажешь себя настоящим мужчиной и окажешься финоккио, я выгоню тебя из дома!

– И какое же ты мне дело припасла?

– Я одолжу у старого ребе Зильберштейна ширму, мы отгородим кровать от коридора так, чтобы клиент не мог видеть, что происходит у него за спиной. Пока я буду ходить на рынок, ты смажешь маслом петли двери, чтобы она не скрипела. А ночью, когда американец будет со мною, ты останешься караулить в коридоре. В нужный момент я издам условный стон, ты должен тихо войти, взять со стула его одежду, найти портмоне и также быстро уйти. Ты видишь, как я тебе доверяю? Но не вздумай обмануть тебя. Тебе не укрыться от меня в Венеции!