Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

Солнце припекало, словно летом, и только уже желтеющие кроны деревьев да плавающие на поверхности озера листья говорили о том, что в природе царит осень, а на календаре конец сентября. Приняв первую рюмку коньяку, Артемий Иванович распахнул рубинштейновское пальто и с еще большим усердием взялся за жареных рябчиков и коньяк. Впервые Бинт с удовольствием наблюдал, как нагружается коньяком и пьянеет на глазах этот русский. Последний раз, когда он видел такое зрелище, случился четыре года назад в Женеве, когда он с Гуриным и Ландезеном готовились громить народовольческую типографию. В тот раз Бинт нашел швейцарца Мориса Шевалье, специалиста по вскрытию разных замков и запоров, и уговорил его за некоторую сумму помочь им проникнуть в типографию. На его несчастье, в то время он еще не так хорошо был знаком с русской психологией и предложил, как это всегда делают французы, своим подельщикам обсудить план разгрома типографии в кафе «Олень». Тогда-то Артемий Иванович и показал себя Бинту во всю свою силу. Пока другие обсуждали дело, он вылакал один две бутылки коньяка. Ночью, когда пришло время выходить на дело, до типографии его пришлось нести, а он при этом так храпел, что недовольные женевцы, привыкшие к полнейшей тишине ночью, когда не ходят ни поезда, ни пароходы, выглядывали из окон и ругались. В типографии Артемий Иванович проснулся, начал буянить и кричать, потом поймал черта и пытался раздавить его печатным прессом, но вместо него прижал собственный кулак, в котором держал зеленого рогатого мерзавца. Опасаясь, что на вопли Владимирова прибежит полиция, его вытолкали наружу, но он прихватил с собой наборную кассу и потом долго бродил по ночной Женеве с кассой в одной руке, с лицом, синим от коньяка и свинца, разбрасывал шрифт, то воображая посев своих любимых озимых «разумного, доброго, вечного», то кормя им рыб в Женевском озере, а какую-то даму, осмелившуюся помешать ему, сбросил в озеро и потом еще долго бродил так по ночной Женеве, раздирая тишину ночного города дикими воплями и одной рукой прижимая к груди опустевшую кассу.

– Вы бы, мсье Гурин, рассказали нашим дамам о своих подвигах в Женеве, помните, когда мы с вами громили типографию, а потом вы едва не утопили в озере какую-то прохожую, – сказал Бинт и незаметно подмигнул мадам де Бельфор.

– Мы, внутренние агенты, никогда не распространяемся о своих подвигах, – гордо изрек Артемий Иванович и скинул с плеч на траву тяжелое рубинштейновское пальто. – А дело было так. Мы с мосье Бинтом, каким-то швейцарским медвежатником, не упомню его фамилии, и Ландезеном, отправились на дело.

– Ах, мсье Ландезен! – воскликнула мадам де Бельфор. – Какой пылкий был мужчина! Где он теперь, мсье Бинт? Я давно его не видала.

– Ландезена больше нет, мадам, – холодно ответил Бинт, который, как и любой в Заграничной агентуре, ревновал мадам Шарлотту к еврею-прощелыге, хотя знал, что она принадлежала также и многим другим мужчинам кроме Ландезена.

– Как жаль! – качнула красивой головой Шарлотта и тут же забыла о еврее. Артемию Ивановичу вновь было предоставлено слово и он продолжил, все более и более возбуждаясь:

– Была ночь и женевцы мирно почивали у себя в Женеве. И только мы, как тати в ночи, крались из трактира «Олень» к подпольной типографии, боясь привлечь внимание местной полиции. Наконец мы дошли и швейцарец ловко взломал дверь. Внутри мы зажгли свечу. Чего там только не было! И печатные станки, и наборные кассы, и стопа бумаги, и тираж «Вестник «Народной Воли», и даже целый ящик коньяку! Как мы там все громили! Как настоящие громилы!

Артемий Иванович замолк, бормоча себе под нос: «Как же там было написано?». Он тщетно пытался вспомнить полицейский протокол, составленный по случаю его хулиганских выходок по отношению к незамужней девице еврейской национальности и русского подданства, мадемуазель Фанни Березовской – единственный источник его воспоминаний о той ночи. Его собственные воспоминания решительно обрывались на том моменте, когда Бинт указал ему на ящик с коньяком.

– Кидался свинцовыми литерами кеглем в 36 пунктов, – сказал Владимиров наконец. – Так было написано в полицейском протоколе, – добавил он.

– Куда кидались? – переспросила мадам де Бельфор.

– В ту мамзель. Я шел по берегу с ящиком, полным кеглей … кажись … – Артемий Иванович вопросительно посмотрел на криво усмехавшегося Бинта. – И этих, как их … пунктов. Тридцать шесть штук. Я всем их раздавал с улыбкой и доброжелательством. А она шла мне навстречу. И не хотела посторониться. Подумаешь, какая фифа! Одна на всей набережной, а не хочет уступить мне дорогу, цыбулька прогорклая. Я ей так и сказал: «Отойди в сторону, **** ******!» А она мне в ответ назвала меня собачим мужским естеством. Какое же я естество, если я православный?! Мы, православные, не обрезаемся и не крестимся, словно жиды.

– Она была красива, эта мадам Березофски? – спросила Шарлотта.