ОПЕРЕТТА

Комедия нравов, но на водевильной интриге, бытовые образы, но подчиненные в своем развитии господствующему воздействию сюжета, элементы социальной сатиры, но в пределах добродушного, так сказать, домашнего, зубоскальства — вот своеобразная полочка, на которой умещаются авторы «Маленькой маркизы» и «Фру-фру». Их драматургия — ярчайшее и наиболее последовательное выражение жанра «парижской жизни». Их герой, единственный и неизменный, — женщина. Женщина Второй империи. Она может принадлежать к любым слоям общества, но всегда остается одной и той же: она или кокотка в потенции, или, так сказать, добродетельная грешница. Это суммированный типаж парижанок круга Мельяка и Галеви. «В них больше любопытства, чем темперамента, — говорит о них Сарсэ,^[27] — ими движет, вместо открытой серьезной любви, любовное любопытство. Они знают цену мужчинам и в нужных случаях умеют награждать их настоящим презрением. Они не так развращены, как те, порченные, которых нам позднее покажут Донне, Лаведан и Марсель Прево,^[28] но они владеют искусством "blague" и поражают развязностью. Они играют чувствами, которые вызывают, они издеваются над простофилями, людьми из их общества и круга, волочащихся за ними. Они безжалостны и забавны... Приходится искать в груде пьес, написанных Мельяком [и Галеви], разбросанные повсюду черточки порядочной женщины Второй империи. Что же касается куртизанки, или женщины, находящейся на ее амплуа, то никто не умел ее обрисовать лучше и вернее, чем Мельяк... Мельяк в своих комедиях, как в альбоме зарисовок или карикатур, дает портреты кокоток в ту эпоху, когда слово, обозначающее это понятие, исчезает из языка...»

В этой характеристике опущено главное: героиня Мельяка и Галеви — «идеальный» образ женщины, каким он рисуется господствующему классу эпохи. И верные выразители ее голоса Мельяк и Галеви, в этом смысле, бытописатели огромной наблюдательности, язык и мышление которых, равно и в комедиях и в опереточных либретто, — точная фотография породившей их среды. В каждой мелочи, в каждом каламбуре, в каждой детали поведения их персонажей и в комедии, и в оперетте мы ощущаем на любом сценическом фоне подлинную «парижскую жизнь», подлинный быт бульваров Второй империи. В театре они создали особый жанр, который естественнее всего и должен бы быть назван жанром «парижской жизни». Его они перенесли в оперетту, найдя в Оффенбахе талантливейшего идеального сотрудника.

Так театр и музыка идут навстречу все подчиняющей потребности, все диктующему вкусу. «Парижская жизнь», «благерская» философия, скептическое отношение к моральным ценностям, созданным предшествующими поколениями того же класса, канонизирование бытовых форм и, в качестве апофеоза, превознесение специфического стиля бульваров как вершины современной культуры — вот элементы, в которых наиболее ярко воплощается господствующая идеология. Маленький мирок законодателей, гордо именующий себя «les vrais parisiens de Paris» — «подлинными парижскими парижанами», включает в себя разнородные слои избранников. Барон Ротшильд и кафе-концертная певица Тереза, офранцузившийся князь Трубецкой и кокотка Мари Дюплесси, человек с лицом монаха — Викторьен Сарду и человек с лицом купца— Франсиск Сарсэ, королева моды княгиня Меттерних и соперничающая с ней по популярности опереточная «дива» Гортензия Шнейдер, изысканный аристократ и остроумный газетный репортер — все они включаются в этот круг законодателей вкуса и служителей культа «парижской жизни». Их голос решает все. Это — «публика». Публика — во французском понимании, публика — как идол, которому д'oлжно поклоняться, как божество, в которое нельзя не уверовать. «Публика» — как одна сторона французской художественной общественности, в то время как на другой стоит так называемая «publicit'e» — гласность, печать. «Публика» декретирует вкус Парижа и, пожалуй, всей буржуазно-аристократической Европы, «печать» публикует ее декреты.

Налицо формирование широкого по охвату единого стиля, созданного пресыщенным обществом Второй империи. Этот стиль подготовляет почву для культа «парижской жизни», более того, для нового жанра, по праву носящего это название. Он вовлекает в орбиту своего влияния разнородных по уровню и дарованию художников и теоретиков.

В эту терпкую, внешне блестящую атмосферу попадают бесчисленные толпы иностранцев. Их нужно ввести в «парижскую жизнь», им нужно дать почувствовать ее ритм, ее пьянящее дыхание. И «благерское» искусство разворачивает перед ними изощренные, красочные полотна в творчестве театра, в творчестве кафе-концерта, на страницах газет и даже, подчас, в выставочных салонах.

Этим многочисленным космополитическим кадрам нужно показать самое веселое, самое искристое, самое хмельное искусство и нужно дать почувствовать вкус сегодняшней аттической соли. Париж, претендующий на звание мирового центра вкуса, должен дать все это.