Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Чернуски смущенно через плечо глянул на всадника.

— Они и вашего легиона побаиваются.

— Вот как…

— Боятся, по-моему, не спички, а бочки. Ведь Рим — это бочка с порохом, а вы — горящая спичка…

— Якобинцев боятся?

— А вы считаете себя якобинцем? — блеснув глазами, спросил юноша.

Это было красивое зрелище: черноволосый красавец с алыми розами на плече вел в поводу белого коня. И многие из толпы, даже не узнавая Гарибальди, любовались ими издали, не мешая беседе конного с пешим.

— Меня и Робеспьером не испугаешь, — говорил Гарибальди, — Робеспьер сказал святые слова для всех времен и народов: «Во всяком свободном государстве каждый гражданин становится часовым свободы. Он обязан кричать при малейшем шуме, при малейшем признаке опасности».

И, будто услышав его слова, студенты закричали с тротуара:

— Французы у ворот! Они не пройдут! Да здравствует Гарибальди! Нашему вождю — салют!

Глава третья

1. У «Четырех ветров»

Всю ночь пели соловьи в рощице за крепостной стеной у ворот Портезе. Щелкали, сладостно чавкали, как будто напоследок. И чтобы не мешать им — так казалось, легионеры работали осторожно. За лопатой лопату тихо отбрасывали окопную землю. Не шуршали носилками в кустах, а обходили сторонкой. И, вкатывая пушки на засыпанную мусором площадку редута, колеса обматывали шинелями. Только изредка слышалось диковинное словцо, и то из тех, какие вошли в привычку за океаном.

На виа Аврелиа — там, где расходятся у крепостных ворот обе дороги, Старая и Новая, гарибальдийцы в засаде томились без курева, отобранного командирами. На всякий случай. В предрассветный час стало совсем темно, хоть глаз выколи, и тогда лопнул и покатился первый предупредительный выстрел. Соловьи сразу — будто их и не было.

— Эй вы! Что вам нужно?

— Мы идем на Рим! — Это по-французски-то. — Где тут ближе?

— От ворот возьми поворот! Рима вам не видать! — и еще добавлено словечко, даже не итальянское, индейское или креольское?

— А мы попробуем. Пропускайте! Именем Французской республики!

— Именем Римской республики — назад!

— Огонь!

Отпор был также дан частым ружейным огнем, а больше — площадной бранью. Кто-то ломал кусты в обход. Кто-то визжал, как недорезанная свинья. Слышался удаляющийся конский топот. И снова тишина. Французский дозор покинул место стычки.

Ускакали.

А соловьи-то больше не поют.

Какого-то пленного разули, чтобы веселее бежал, что ли. А может, сапоги кому понадобились. Он стучал зубами и все время оглядывался — боялся, что пристрелят. Привели к Гарибальди. Собственно, допрашивать не о чем, только разве посмотреть в глаза. А стоит ли глядеть? Несчастный малый рухнул на колени, всем видом выразив мольбу о жизни. Гарибальди затянул допрос, чтобы все молодые увидели поверженного врага. Выяснилось, что французский офицер, умчавшийся от выстрелов, — сын самого генерала Удино. Значит, внук маршала. Он сам напросился в рекогносцировку ради первого ордена. Ах, как понесла парижского шаркуна его кобылка! Кто-то из грамотеев тут же, под смех, напомнил, что дедушка его, маршал, бежал от Москвы так же, видать русские недаром придумали: Москва — третий Рим. Пленный еще показал, что передовые дозоры вчера в полдень без выстрела вошли в Пало, а это рукой подать. Ночевали всей армией под Кастель Гвидо — это уж сами видели: зарево от костров. Не таятся!

Солдата отпустили, чуть светало. Бежал — пятки сверкали. Оборачиваясь, улыбался. Добрый малый. Бискаец. Но трусоват.

Между тем тысячи французов, не проспавшись, шли развернутыми цепями со стороны Кастель Гвидо. С холма Куаттро Венти, из верхних окон виллы Корсини было видно в бинокль: шли в виноградниках — иной, балуясь, прыгал через куст; иной, зацепившись, дергал полу шинели. Весело шли. Конная батарея выскочила на правом фланге, стала занимать позицию. Слышался непонятный сигнал французской команды — крикливо оглашала валторна еще не проснувшиеся поля.

Капитан Монтальди, зябко кутаясь в шинель, наброшенную на плечи, едва ли не восторженно глядел на французскую армию из углового стрельчатого окна виллы. Наконец-то! Он провел ночь у этого окна — вчера Гарибальди в сумерках скрытно передвинул половину легиона от крепостной стены вперед, на господствующие высоты. Здесь окопались. Западные стены Рима были когда-то возведены на границах еще средневекового города, позже сады и парки новых магнатов оказались значительно выше на холмах. В темноте взвод перебегал за взводом. Женщин и плачущих детей поспешно уводили с территории обеих вилл — Корсини и Памфили по «глубокой тропе», пролегавшей в виноградниках.

— Поди ж ты, как назвали: «Куаттро Венти»! — говорил тогда Гарибальди капитану. — «Четыре ветра»! Красиво, правда? В Сальто, помнишь, старались обосноваться на таком же холме, только не догадывались, как его величать.