Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

— Ваши глаза далеко видят, монсеньор. Вы человек дальнозоркий. А у меня зрение обыкновенное. И я, как все итальянцы, вижу то, что перед моими глазами. Это бесстыдно вторгаются на нашу землю чужестранцы.

Говорили, что Чивитта-Веккья растерялась и приветливо встретила французов. Команда гарнизона выстроилась на набережной, как на параде. Французский оркестр прошел церемониальным маршем.

Говорили, что епископ портового города был заранее оповещен французским посланником Гаркуром, тайно приплывшим из Гаэты в лодке контрабандистов.

Говорили, что экспедиционный корпус Франции был поначалу нацелен на поход в Пьемонт для вооруженной поддержки его против Австрии и только в последний момент получил приказ высадиться в Чивитта-Веккья и оккупировать республиканский Рим. Еще в декабре кандидат в президенты Луи Наполеон судорожно искал в предвыборной суматохе недостающие голоса крестьянства и сельского духовенства и ради этого надумал реставрировать папское владычество.

И еще говорили, что солдаты генерала Удино — до восьми тысяч штыков в сомкнутых колоннах — весело шагают по гладкому шоссе, как на воскресной прогулке. Все хотят погулять по Риму, а генерал заверил их, что итальянцы не любят и не умеют драться. Кто-кто, а генерал зря не скажет — он ведь сын маршала, знаменитого сподвижника императора Наполеона Бонапарта.

К обеим сторонам Рима, к Восточным воротам и к Западным, спешили навстречу два войска, чтобы в который раз решить судьбу Италии огнем и штыками.

Восемь тысяч штыков — это с Запада, от моря, от десантных шлюпок, шагала в этот день нарядная армия — офицеры, в гусарских доломанах, с ментиками на белых портупеях и с золотыми эфесами на саблях. В боковых охранениях справа и слева, как полагается по уставу, кавалерийские эскадроны. Они вытаптывали нежные кусты жимолости. Солдаты, кто поотважнее, под невидящими взглядами капралов выбегали из рядов — собирали цветы. Галантность прежде всего! Хороши эти крестьяночки, они приветливы и потому что набожны и потому что молоды. Армия идет! Розовые пальчики над чепчиками. Смех и звонкие голоса. Катится рессорная коляска, в ней сын маршала с тросточкой на коленях, обтянутых лосинами. Он вспоминает превосходную итальянскую кухню, вчерашний затянувшийся обед у епископа. Какой прием!..

Тысяча штыков, от силы тысяча двести, — это с Востока. От Абруццких гор шагали солдаты Гарибальди. Он поторапливал свою растянувшуюся колонну. Пыль столбом стояла над меловой дорогой. Весна в Кампанье — жарко! В полдень стада залегают. Волонтеры отбивались от оводов и выбегали из колонны побродить в прохладных рощицах, собирали в густой траве дикую гвоздику. Наконец-то идут в Рим, да еще Гарибальди подгоняет их. Впереди с вымпелом на копье Агуяр.

На белом коне в красной блузе, подпоясанной ремнем, в белом бразильском пончо, в черной маленькой шапочке со страусовым пером — больше похожий на вождя индейского племени, чем на генерала, Гарибальди то и дело вылетал к передовым патрулям. Подтянутый, сидел в седле молодцевато. Возвращаясь, объезжал колонну, обменивался шутками со старыми соратниками:

— Наконец-то Мадзини призвал в Рим и нас, вольнодумцев!

Такая ирония в суждениях о высоких сферах, о самом Мадзини приводила волонтеров в восхищение. Пока стояли в захолустном Риэти, из всех государств Италии лучшие товарищи Гарибальди стекались под его знамя — явились братья Молина, сподвижник Мадзини Даверио, пришел Руджеро, наконец, прибрел Уго Басси — бывший капеллан папской армии, монах-проповедник ордена барнабитов — как все расстриги, ненавидевший папство.

И перед каждым придорожным городишком не нужно было отдавать команду: «Эй, подтянись!» Черные от загара, нечесаные и косматые, разномундирные, кое-кто в конических шапках, украшенных диковинными перьями, легионеры сами выравнивали ряды, отбивали шаг. Шли бравым маршем, хотя, как говорится, победа-то еще в траве.

Горожане бурно приветствовали их, заглядывали в красное, загрубевшее от загара лицо Гарибальди, с длинными усами и светлой шелковистой бородой, только бы увидеть глаза героя, а они синие, даже как будто с фиолетовым отливом.

А в деревнях на пути крестьяне — те выстраивались лесенкой: впереди малыши, за ними матери, позади косари с косами. Улыбались выжидательно, без особого восторга. Идут безбожники. Старухи крестили шамкающие рты: «Это га-ли-бар-дисты…» Что с того, что свои, итальянцы, — так ведь все больше савойцы да пьемонтцы. Говорят же вам — безбожники, святотатцы.

И снова — благоухающие поля, оливковые плантации, у колодцев — плакучие ивы. Вдали синеют Абруццы. Спят стада… И оводы, тучи оводов, матерь божья Мария…