Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

— Но вы же не правы! Есть еще Франция, которая, как буриданов осел, не знает, какую выбрать охапку сена. С одной стороны, католическая Франция обязана защищать папу. Как же иначе? Не то растеряешь голоса избирателей, всю крестьянскую паству. Но с другой — демократические традиции, молодая республика… Нет, Франция не может не быть нашим союзником. Хочет или не хочет, но не может. — Мадзини подошел, положил обе руки ему на плечи и сказал с тем неотразимым обаянием, какому всегда поддавались его собеседники, когда он возвращался к доброжелательной внимательности. — Простите меня, Аурелио, я замучил вас своими соображениями, излияниями. Но мне редко приходится бывать среди своих, думать вслух. Я взвесил все обстоятельства и считаю, что прежде всего надо передвинуть отряд Гарибальди в Ананью. Ближе к Риму.

— А почему не в Рим?

— Это может вызвать преждевременную тревогу. Он слишком популярен. Конечно, отряд в тысячу человек не решает вопроса обороны, но об остальном нужно думать вместе с военным министром. С Авеццанной.

Саффи удивленно посмотрел на него:

— И вы считаете, что отряд в тысячу человек вызовет тревогу в столице?

Мадзини задумался.

— Влияние этого человека на Италию, — медленно сказал он, — до странности превосходит значение его зимнего похода. Его уже считают вождем Италии. Но почему?

— Вы сегодня противоречите самому себе. — Саффи укоризненно поглядел на него. — Не вы ли только что сказали, где бьется сердце республики? И теперь спрашиваете почему? Да потому, что он не только зовет к оружию. Он сам опоясан мечом.

4. Враг у ворот

На рассвете двадцать четвертого апреля низкая сводчатая дверь маяка на молу Чивитта-Веккья поддалась под ударами могучих кулаков, заскрипели ее ржавые петли. Угрюмый смотритель за сорок лет службы на маяке впервые узрел в толпе алебардщиков и монахов монсеньора епископа во всем его густо-лиловом, отсвечивающем атласистым блеском облачении.

— Ты католик, сын мой? — спросил епископ, по-совиному блистая круглыми очками над крючковатым носом.

— Меня крестили в большой купели церкви святой Агнессы.

— Отвечай на вопрос: истинно ли ты верующий?

— Да, гражданин епископ.

— Забыл, как титулуют духовного отца? Лучше бы вспомнил «Те deum», добрый католик!

— А разве наступил «день гнева»? — Толстая бровь смотрителя потянулась кверху, глаз под ней вопросительно-игриво открылся.

— Пропусти меня, я хочу видеть, — сказал епископ и быстро прошествовал по стертым ступеням винтовой лестницы, чего только не видевшей за свои три столетия, но никогда не испытавшей прикосновения мягких подошв епископских туфель.

Апрельское солнце, вставшее из-за холмов, ослепительно озарило на верхней площадке маяка шелковую лиловую спину епископа.

Море сверкало — серебро, расплавленное в тигле. Весь горизонт испещрили черточки — корабли. Давно в бухту Чивитта-Веккья не входило столько судов — в большинстве паровых, они шли дымящей кильватерной колонной, и на передних можно было прочитать названия: «Лабрадор», «Панама», «Овернь», «Христофор Колумб».

— Подай трубу! — нетерпеливо приказал епископ.

Из мраморной ниши в стене смотритель вынул подзорную трубу. На нищем этом маяке, не в пример его младшему собрату в порту Палермо, все сохранялось с прошлого века, и подзорная труба, черная с медным ободком, помнила, конечно, еще донаполеоновские дни.

Сомнений не было — в акваторию порта вступала французская флотилия, тысячи солдатских киверов, ружей заполняли палубы восьми пароходов, двух корветов и двух рассыльных суденышек, одно из которых — «Альбатрос», отделившись от общего строя, уже направлялось к причалу.

— Почему не довел до моего сведения, добрый католик? — гневно спросил епископ.

И снова поднялась щетинкой бровь хозяина маяка. Похоже, он был не такой уж добрый католик. И гнев епископа не обещал ему шампанского после жаркого.

— Я с вечера донес губернатору. Этого достаточно. Я полагаю, что на уличных тумбах уже расклеены афиши с призывом всех граждан к оружию. Мой племянник, работающий фактором в типографии…

— Болтаешь вздор! К нам пришли из братской католической страны защитники святой церкви, а я узнаю последним? Рим кишмя кишит тосканцами, генуэзцами, сицилийцами, калабрийцами и прочей республиканской мразью. Этих разбойников давно пора — метлой! Французской метлой или австрийской — все равно грязной метлой! Римский народ, к счастью, понял, что представляет собой этот сброд.

— Значит, это наши защитники? — жесткая бровь в третий раз полезла на загорелый, в морщинах, лоб. — От кого же, гражданин епископ?

— От безбожной анархии! От таких, как ты, нечестивец! Генерал Удино обещает Риму посредничество между властями республики и святейшим папой.

— Стало быть, это посланцы папы? Теперь-то я, старый осел, понимаю, почему в вашей резиденции на холме гостил месье Гаркур.

Смотритель раздвинул все четыре звена трубы, осмотрел горизонт бухты, заполненной судами, потом мощным ударом прихлопнул трубу и прохрипел с хладнокровной улыбкой: