Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

В отличие от других европейских стран, Рим никогда не имел бюрократии, противостоящей клерикальной власти: само духовенство и было папским чиновничеством. Не только мелкие чиновники-исполнители поражали своей неопытностью, но и позднее высшая исполнительная власть — триумвират. Армеллини, Мадзини, Саффи оказались мало подготовленными к повседневному управлению государством. Старый адвокат Армеллини составил общий проект реформ еще до приезда Мадзини, но вдохновляясь его идеями. Все было предусмотрено — реформа финансов, судебные и муниципальные реформы, свобода вероисповеданий, светский контроль над правосудием и учебными заведениями, национализация церковных поместий. Проект был умный и всеобъемлющий. Но с появлением Мадзини энергия Армеллини как бы иссякла, он стал вялым и загадочно меланхоличным. Саффи, признанный лидер демократов, занявший в триумвирате пост министра внутренних дел, был, по определению его же друзей, «воплощенная кротость».

Вся колоссальная работа легла на плечи самого деятельного — Мадзини. Болезненный, усталый от вечного эмигрантского неустройства, он мысленно повелевал себе: «Я могу, ибо я должен». И окружавшие его наблюдали титаническое борение духа с телом. Привыкший к тиши кабинета, Мадзини не брезговал теперь вникать в десятки прошений, жалоб, в будничные житейские дела, вроде установления платы за аренду отдельных земельных участков бывших церковных поместий. (Необходимо, чтобы народ ощутил преимущества республиканского строя!) Блестящий оратор, он успевал выступать в собрании, отстаивая каждую запятую текста конституции. А в это время Австрия передвигала дивизии и теперь полностью находила поддержку у своих вассалов: бывших — как Леопольд Тосканский, и нынешних — как Фердинанд Неаполитанский. В Гаэте враги народа угнездились под крылом беглого папы.

Теперь Мадзини думал иначе, чем в Милане. Государственная власть, какой он был облечен в Риме, заставляла его видеть спасение республики в союзе с монархическим Пьемонтом: это единственное антиавстрийское королевство все-таки обладает лучшей в Италии армией. Перемирие кончилось двенадцатого марта. Снова война! Пьемонтская армия вышла в поход, чтобы вступить в бой с Радецким.

Мадзини призывал депутатов прекратить партийные распри, первая задача — покончить с извечным врагом. Он был красноречив, убеждая депутатов. Он боролся с преждевременным оптимизмом, с безудержным хвастовством партийных лидеров, желанием сосредоточить всеобщее внимание на достижениях республики. «Честь страны хранят те, кто борется с ее недостатками, а не те, кто восхваляет ее достоинства». И снова, бродя по Риму, юноши из национальной гвардии в ночных дозорах воодушевленно повторяли его слова.

Никто не знал, когда он спит. Он урывал от сна ночные часы, чтобы хоть раз в сутки свободно принадлежать своим мыслям. Стояли лунные мартовские ночи. В неверном бледном свете черные громады неосвещенных зданий казались воплощением величия и силы. Он вспоминал, как однажды в Женеве заспорили в эмигрантском «Почтовом кафе». Американец назвал Рим лавкой антикварного старья. Французу казалось, что Рим воплощает весь ужас и величие гробницы. Что они — и тот и другой — могли еще сказать о Риме? Для них он только скопище камней, разбросанных в тысячелетиях. А для него не умолкали голоса симфонии, составлявшей душу Рима. Он волей народа держит в руках дирижерскую палочку и не должен покидать свой пульт ни днем ни ночью. И этот пульт — темная комнатка с пустыми терракотовыми стенами, где на одной из них золотится маленькое распятие — подарок матери. Письма к ней он по-прежнему писал каждую ночь.

Поздним вечером двадцать пятого марта Мадзини получил фельдъегерское донесение о том, что пьемонтская армия наголову сокрушена фельдмаршалом Радецким в сражении при Новаре. Катастрофа такая, что Карл Альберт отрекся от престола.

— Кто позаботится о фельдъегере? — вздохнув, спросил Саффй и добавил: — Думаю, что это начало конца.

Мадзини не шелохнулся. Три свечи под зеленым козырьком освещали красное сукно на столе, оставляя в тени лица сидящих. Саффи грустно смотрел на Мадзини, стараясь угадать, что он думает в минуту неожиданной катастрофы и неожиданной остановки непрестанной работы. Что там сейчас, в его религиозно-экстатической душе? Саффи был молод, но уже знал: чем чище и благороднее идея, тем длиннее срок, на который она укладывается в тот ящик, где еще с библейских времен покоятся проекты, призванные осчастливить человечество.

Мадзини поправил плед на коленях. Весенними вечерами его часто знобило. Он пристально посмотрел на Саффи, тихо и вразумительно сказал:

— Если бы вы заговорили о начале конца в палате, я пригвоздил бы вас к вашему креслу. Но мы говорим с глазу на глаз. Поймите же, что только вера рождает победу. Чем дальше цель, тем важнее идти вперед. Не спеша и не отдыхая.

При всей любви к Мадзини его товарищей по триумвирату Саффи несколько раздражал его проповеднический пафос. И Саффи ответил нарочито скучающим тоном: