Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Чичеруваккьо просиял. Он кивнул веселым юнцам как-то по-бычьи, боднул снизу вверх.

— Этот разговор мы будем вести вдвоем.

И вот Гарибальди уже в глубине сада, на скамье. Вынутая из-под античного плаща фляга стоит на мраморном столике. Сквозь черное кружево еще голых ветвей просвечивают огни праздничного Рима. И багроволицый Чичеруваккьо в расшитом жилете с жаром предостерегает:

— Враги повсюду. Ты будешь воевать с австрийцами в открытом бою, под знаменами свободы. Трубачи заиграют сигнал, кровь обагрит нашу землю, трупы на дорогах. Ты недосчитаешься друзей… Страшно. Но это война. Другой она не бывает. — Он поглядел на Гарибальди, будто ждал возражений, и, не дождавшись, отхлебнул из фляги и продолжил: — Но самое страшное — то, что здесь, внутри страны! Те, что рядом с нами. Заговорщиками кишит вся Римская область. Иезуитский орден отменили, но иезуитов не уничтожили. Какая ошибка! Врага не убивают наполовину. Кто это сказал? Макиавелли? Сволочь был, но великий ум.

Он откинулся на спинку скамьи и пристально посмотрел на Гарибальди. Тот слушал с чрезвычайным вниманием. На мгновение мелькнула мысль — может ли этот бдительный ремесленник сыграть роль Фуше в Римской революции? Нелепость! Совсем другой человек.

— Стоит ли преувеличивать опасность в день, когда весь Рим сплотился? — возразил Гарибальди. — Смотри! — показал рукой на город, светившийся серебристо-молочным туманом. — Огни зажглись одновременно во дворцах и хибарах. Ты прав, враги не уничтожены, но как они мелки и ничтожны. Австрия — вот главный враг. И всю силу своего влияния ты должен обратить на то, чтобы призвать римлян к оружию. К оружию! Вот самое…

— Выпей, друг, — перебил его Чичеруваккьо, протягивая флягу. — Плохо ты знаешь Чичеруваккьо. Кого уговариваешь? «К оружию, к оружию». Да когда началась война в Ломбардии, я первый пришел в Колизей и записался в волонтеры. Народ не пустил. Сказали: «Ты нужен в Риме». И я отправил в Милан сына пятнадцати лет. Мальчика! Не моя вина, что все кончилось так, как кончилось. Не я командую королями и папами.

— Я знаю, что ты раскрыл заговор иезуитов, — сказал Гарибальди.

— Так только говорят: заговор иезуитов. А на самом деле в заговоре участвовали австрийский посланник, король Неаполитанский, начальник охраны покойного обжоры — Григория XVI и, конечно, иезуиты. А заправлял кардинал Ламбрускини. Нынче в Гаэте его двойник — кардинал Антонелли, первый советник Пия. Заговорщики хотели заставить папу отказаться от всех благих начинаний. Даже заставить отречься от престола. Не захочет — убить и свалить злодеяние на демократов. Я верил Пию. Думал, что защищаю гордую свободную птицу, а оказалось, что оберегал чучело орла. Труху.

Он с отвращением сплюнул, вытер рот рукавом и надолго замолчал. Молчал и Гарибальди. Теперь он начинал понимать, откуда у этого простодушного ремесленника недоверчивость и настороженность.

— Ужасно, что сделал этот твой бывший друг, папа. Он отнял у тебя веру в людей, — сказал он, но Чичеруваккьо не дал ему докончить:

— В людей? Скажи — в попов и вельмож. В эту накипь, плесень… как ни назови, все будет мало. А с людьми я был и останусь. Они верят мне, я — им. С людьми я — вот так, — он сцепил руки и потряс ими перед грудью и со снисходительной улыбкой добавил: — Не о том говорим. Когда приведешь своих ребят в Рим? Гаэта не спит. Рано или поздно придется оборонять наши ворота. И тогда я первым приду в твой отряд.

Потом они долго и согласно говорили о будущей Италии. О близком — вот-вот рукой подать — времени, — когда можно будет соединиться с республиканской Венецией, да и Тоскана не подведет. Миланцы соберутся с силами и ударят с севера.

Пустела фляга Чичеруваккьо, и то ли потому, а то ли и в самом деле все ярче и ярче разгорались огни праздничного Рима.

Буэно долго дожидался генерала. Выехали в Риети за полночь.

3. Мольба о человеке

Нужда, как и роскошь, рождает привычки. Во Дворце Консульты Мадзини выбрал для своего кабинета отдаленную маленькую темную комнату. С начала марта у ее дверей просители толпились с утра до вечера. Приходили бездомные бедняки и ожидали справедливого решения — кому селиться во Дворце Инквизиции, превращенном республикой в доходный дом с дешевыми квартирами. Прибегали бывшие студенты, а теперь чиновники, не знавшие, как написать бумагу, адресованную в иностранное посольство. Появлялись чины гражданской гвардии, эти недоумевали, как поступить с прелатами, распространявшими папские воззвания к народу.

У главного подъезда дворца поставили свои столики два писца — один студент-доброхот, второй — присяжный стряпчий со шляпой на голове, с зонтиком сбоку и бумагами, прижатыми к мостовой камнем. Писали прошения.