Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

И теперь, когда взошло солнце, капитан Монтальди с новым чувством оглядывал панораму — тот театр военных действий, о котором он и думать не мог, когда уговаривал легион в Уругвае кончать с постылой Америкой и плыть на родину. Вдруг вспомнилось, как тогда ночью в военный госпиталь, где он лежал, прискакал Гарибальди — обещал ему и Анцани Италию. Теперь — шпагу вон! И в бой кровавый…

Рим отсюда весь как на ладони — из этого высокого окна, обращенного на северо-запад. Опаловым облаком сонно млел под встающим багровым солнцем великий город. Купол собора Петра. Башня Ангела. Крепостная стена. Старинная, еще античных времен, дорога, втекающая из густого виноградника в ворота…

Гул орудийного залпа все вдруг пробудил — началось! Дрогнуло! Черная туча воронья поднялась над дальними черепичными крышами. И в городе ударили в набат. Звонарей не надо было будить. Ого, что там, наверно, творится! Как у пасхальной заутрени. Сколько голубей со всех колоколен! И в улицах, должно быть, переполох — женщины, дети бегут.

Монтальди находил взглядом своих солдат, терпеливо нахохлившихся в саду на деревьях.

Из города прискакали трое — это Гарибальди со своим адъютантом и сам военный министр. Вот они побежали по лестнице, теперь надо их ждать здесь, у углового окна.

— Подлец! По какому городу лупит! — говорил Гарибальди, быстро пожимая руку капитану. — Сколько пыли поднял со всех чердаков!.. Что, юноша, дождался? Стол накрыт!..

Монтальди видел, что он возбужден, как всегда в прологе боя. Возбужден и, как обычно, отрезвляет себя. Пробормотал:

— Ветерок с моря… Проклятый ревматизм, — правой рукой сильно потер поясницу.

— По такой зиме, как была у тебя, не удивительно, — сказал генерал Авеццана.

Капитан понимал, что оба они за эти три дня подружились — и не как генералы, а из-за общих воспоминаний. Хотя один воевал за уругвайскую свободу, другой — за мексиканскую. Адъютант откуда-то принес им два огромных бутерброда с кровяной колбасой, они жадно ели и говорили — заманчивая мысль владела Гарибальди, он говорил министру что-то о растянутости тыловых путей противника. Может быть, атлантический ветерок навеял ему счастливую идею? Авеццана возражал — кажется, говорил о численном превосходстве и военной выучке французов.

Гарибальди смеялся, все еще растирая поясницу:

— Внезапность иногда имеет преимущество перед численным превосходством. Ты это знаешь — тоже ведь партизан. Для перехвата нужна лишь смелость решения.

Он что-то заприметил в бинокль, молча показал Авеццане. По взгляду генералов Монтальди уследил конную фигуру, окруженную свитой, позади французской батареи. Это было важное лицо, судя по выправке и многим орденам.

— Да это Удино! При всех орденах и звездах, сукин сын… — процедил Авеццана, одетый как простой солдат.

Гарибальди заметил:

— Генерал Французской республики? А по-моему, это ювелирный магазин с Корсо… И смотри, куда он их посылает! Сапог!

В самом деле, французские цепи, точно вслепую, нацеливались на тот безнадежный, хотя и ближайший участок крепостной стены между воротами Сан-Панкрацио и Портезе, где она была неприступна без штурмовых лестниц.

— Какой болван! Он, кажется, лезет напролом — на те ворота, что давно замурованы! А ведь удобная минута! По коням — марш-марш!

И оба генерала стремительно сбежали по мраморной лестнице.

— Бинокль! Отдай мой бинокль! — кричал вслед адъютанту Монтальди.

Прошел первый час той вылазки батальона университетской молодежи, которая, по свидетельству историков, так блистательно удалась. Студенты и ремесленники выбежали из двух открытых ворот и атаковали наперехват французов, которые как раз посередине между ними пытались ломами проделать бреши в заложенных камнями воротах.

А в это же время на холмах уже шел бой врукопашную. Французы перенесли батарейный огонь на фасады дворцов, ядра били по закрытым окнам, по зеленым жалюзи; летели стекла и белая щепа.

Капитан Монтальди в третий раз бросил батальон в контратаку. Шли грудь на грудь, действуя штыком и гранатой. Сбрасывали ошеломленных французов с травяных лужаек, с гранитных лестниц в аллеях. Позади оставались лежащие… Особенно жарко у Лебединого озера, — его рустованная каменная набережная, поросшая мхом, атакующим казалась недостижимо далекой. Чтобы за нее зацепиться, надо было под дождем пуль бежать прогалинками шагов двести — триста. В густой зелени возвышалась над прудом беседка бельведера, пронизанная навылет солнцем и изрешеченная картечью. Там две скамеечки, встроенные в округлую решетку, — дивное место для свиданий при луне. Но на одной из них лежал труп француза, рука свесилась до пола. И на полу его кивер. На другой корчился итальянец — поди подбери его. В этих страшных видениях боя белоснежные лебеди на воде пруда, слегка рябившей от ветерка, плавали и охорашивались, ничего не страшась, будто им невдомек, что творится вокруг, будто всегда так.

Где же Гарибальди?

Третий час шел бой.