Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

— Полковник Гарибальди, я обращаю ваше внимание на разность вооружения, снаряжения, экипировки…

Они стояли, готовые к схватке, как два петуха в поединке — один красноперый, бенгальский, другой пыльный, деревенский…

— Экипировку отбросим для ясности. Я давно привык сражаться, за неимением, в цивильной форме, в грубых сапогах, — внятно произнес Гарибальди. — Я привык и к тому, что моим лучшим офицерам не присваивают заслуженных чинов и не начисляют жалованья. Когда год назад мы входили на «Сперанце» в бухту Ниццы, у нас не было даже мелкой монеты расплатиться с лоцманом. И он мог подумать, как и вы, генерал, что мы — отверженные, что мы лесные люди с серьгами в ушах. Но он так не думал.

— Я буду спать в коляске, — прервал его генерал, толкая ногой дверь. — Здесь, должно быть, полным-полно насекомых, а у меня нет порошка.

Оставшись один, Гарибальди снова снял крышку со сковороды. Курица холодная. И ни есть, ни спать не хотелось. Конечно, полным-полно насекомых…

Месяца уже не было, по углам двора таились часовые, где-то в Палестрине догорал пожар. Все буднично, привычно — тысяча лет войны. За калиткой народное горе плелось за фурами бредущих домой. Назначить комендантский час — какая дурь!..

Было душно, но мутный озноб сотрясал его плечи. Он вернулся в дом, попросил хозяина набросать горячей золы в глиняный кувшин — греть руки. Спасаясь от насекомых в сарае, он постелил плащ на гнилой соломе, прилег и не мог заснуть. Над головой чернели отсыревшие балки. Небо в щелях стены занималось мутным рассветом, и была какая-то ветхозаветность в этой минуте. Он пересыпа́л щепотку пороха из ладони в ладонь. Спать он решительно не мог в эту ночь. На холме выступала из тьмы башня… Зачем она тут? Чье она когда-то защищала счастье? Он думал о простоте веры людской, о матери, о том, как она не то жаловалась ему, не то упрекала в Ницце: «Начинать надо, сын мой, с Христа, а не против Христа…» Думал и о том, какая жизнь теперь в Южной Америке, на путях его походов, в огне и кровавых лужах, в том домике, где он нашел Аниту, — в эту ночь ему позарез нужно было осязать в своей судьбе нечто положительное. Утверждать для себя, что революция — не только разрушение, отрицание, но жизнь и любовь.

Мимо двора все время двигались какие-то тени, слышался собачий лай. Это возвращались крестьяне. Чиркали спичками — может быть, курили… «Ты горящая спичка…» — вспомнил он слова восторженного председателя баррикадной комиссии. А где же пороховая бочка, что она медлит взорваться? Сейчас он находился в самой гуще пробудившегося народа. На высотах Корсики, в парке Памфили, у крепостных ворот Рима эти люди увидели в нем вождя. Так ли это?

Как мчится время, какой поток событий! Сегодня переступили границу Неаполитанского королевства и не заметили этого. Весь опыт, нажитый в Америке, подсказывал ему сейчас, что надо преследовать врага сразу после нанесенного ему поражения, как бы силен он ни был. А он совсем не силен, во всяком случае силой духа. Сегодня из кустов вышел бурбонский вахмистр в белом плаще и уланской шапке и сломал о колено свою саблю, чтобы, как он сказал с восторгом, «не обагрить ее в крови гарибальдийцев».

Он не знал, сколько спал, может быть, десять минут? Но сновидение было долгим — хозяйка сшивала куски какого-то рядна, холстины, что ли, сшивала какие-то лоскуты. И это длилось и длилось. А потом вставала перед глазами снежная диадема семи вершин Монтр-Розы. И он спорил сам с собой: откуда название «Альпы»? Может, от латинского «альби» — белые? Или по-кельтски «альп» — высокий, скалистый?.. Он будто бы стоял на крыше Миланского собора рано утром, когда взору открывается огромный амфитеатр Альп, блистающих снеговыми вершинами…

Когда он вышел из сарая, многие его офицеры еще спали, завернувшись с головой в плащи, другие ходили по биваку, маркитант угощал вином из кувшина. И генерал заворочался в коляске.

— Полковник, ко мне.

Гарибальди качнул рессорный экипаж, уселся, уставился на осточертевшую фигуру штабного вояки.

На коленях главнокомандующего лежал синий бархатный бювар, он был раскрыт, виднелись исписанные листки.

— Вы упорно отказываетесь, полковник, соображаться с правилами войны и уставами регулярного войска, — сказал генерал. — Я восстановил по памяти науку осады крепостей, набросал для вашего сведения… — В голосе его звучала интонация торжествующего зубрилы, отменно знающего урок. — Осаду крепости следует вести, имея пятикратный перевес сил над гарнизоном…

— Наполеон при осаде Мантуи имел штыков не более гарнизона, — возразил Гарибальди.

— Пожалуйста, не мешайте. Я доскажу. «Надлежит составить проекты осады с участием начальника артиллерии, обер-квартирмейстера и инженеров». Есть у вас инженеры? «Надо отлитографировать план операции для ежедневных отчетов. Пальбу вести по диспозиции. Прервать подвоз в крепость продовольствия и боеприпасов и запретить противнику эвакуацию раненых и больных — с целью ускорить истощение запасов». Хорошо бы иметь для ночного освещения стен запас светящихся ядер. У вас, я думаю, нет даже подзорных труб…