Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

К обеду по одному, таясь, входили в калитку почитатели Гарибальди. За столом разговоры только о нем. Какой-то добродушный мадьяр из вечных скитальцев величал его Гражданином мира. И стоя пили за его победу над врагами Италии. Вислоусый поляк-эмигрант галантно целовал руку героине пампы и качал на коленях Терезиту. Преданность друзей волновала Аниту, а иногда становилась нестерпимой. Она убегала в сад, размышляла вслух. Это ее долг — быть с ним! Может быть, он ранен. Лежит в траве. И некому поднять его, унести. Кто же во всей Италии заменит ее! Точила и женская ревность, в этом даже себе не хотела признаться.

Теперь она не знала, верует ли в бога, как прежде, или просто ощущает то состояние благоговения перед толчками новой жизни, к каким привычно прислушивалась, положа ладонь на живот. Там кто-то беспокойно жил, и этот кто-то удерживал ее от злых, нехороших мыслей о церкви. Но ведь она не слепа, как свекровь, она знала, что ее Хосе именно потому Гражданин мира, что вступил в единоборство со Сладчайшим отцом, с его кардиналами, изгнал врагов народа из Рима и сейчас сражается с теми, кто незванно пришел из-за моря. Да, Сладчайший отец всесилен — даже в Бразилии сидит его нунций. Но Гарибальди сильнее! В глазах народа он был как молот, опускающийся на раскаленное железо. Железом стала вся Италия, он придавал ей желанную форму.

Как же все это объяснить матери?

Жена кузена пришла к свекрови по просьбе Аниты и рассказала о ее решении. Старенькая была ошеломлена, даже на какое-то время лишилась речи. Анита, стоявшая за дверью, ворвалась в спальню, села в ногах, схватила за руки и плакала вместе с ней.

— Мама, поймите! Я не могу больше без него. И он, наверно, не может без меня. Только молчит из гордости. Мужчины все такие. Я сразу полюбила, нам некогда было раздумывать. Была война. Не до того… Я не хотела разлучаться с ним ни на час. Как же теперь? Там, в Риме, ему будет легче со мной. Я привыкла заботиться, охранять. Мама, я привезу ему куклу Терезиты! Ту, что вы сами сшили из лоскутов!

Непостижимо, но именно эта выдумка, осенившая в отчаянии Аниту, достигла цели. Наскоро заняли деньги у друзей, запасли провизию на две недели пути, в ближайшей деревне Аугусто подрядил повозку с двумя осликами, чтобы обойтись без дилижанса — ради тайны отъезда… Мать отслужила молебен. А все еще тянули время. Но однажды незнакомая девушка принесла для передачи письмо из Генуи от семьи поэту Гоффредо Мамели. Двадцатилетний поэт прославился «Военным гимном», а сейчас тоже воюет в Риме. Друзья встревожились: если прослышали в Генуе, значит, нет никакой конспирации. Нельзя медлить!

В воскресенье сошлись провожающие. Разноплеменное общество: свои из Ниццы, друзья покойного отца; больной свояк покойного Анцани; два бывших моряка из Прованса; венгр из повстанческой армии Кошута; англичанин. Снова пили, скандировали шепотом: «Вива! Вива Италия! Вива Гарибальди!» Какой-то русский с широкой бородой, бунтарь, бежавший из каторжных рудников, обнял за плечи красивую креолку и заставил ее выпить до дна целый бокал, непонятно приговаривая по-своему:

— Посошок на дорожку, синьора! Посошок на дорожку!

Никто не понял, и Анита тоже, но храбро осушила, до капельки. Девятилетний Менотти и дядя Аугусто простились уже за чертой города, на высоком холме в виду моря; там, тоже ради конспирации, в повозку подсел спутник, назначенный из отживших свой век местных карбонариев, знававший Джузеппе еще юношей.

С куклой на груди ехала Анита к мужу по незнакомой стране, глядя на блещущее море и уходящее в его пучину солнце. Она не размышляла больше, удастся ли, просто радовалась, улыбалась. Такую авантюру Хосе запретил бы — ну и пусть! То, что она решилась, не спросясь его, и пугало и наполняло торжеством. Она, конечно, не Жанна д’Арк, но в характере ей никто не откажет. Уже четырнадцати лет, девчонка, она заставила говорить о себе родное местечко — вынула изо рта нахала сигару и прожгла ему щеку за то, что отпустил шутку по поводу ее пышной груди. А потом отклонила хорошую партию, отказала майору, а замуж пошла за безденежного сапожника. Он был жадный, ханжа и трус и в тот же вечер покинул дом, когда появился этот фаррагос, к тому же гринго. Так он выразился и ушел к имперцам. Она отвоевала себе счастье быть женой Хосе…

Свежее сено источало блаженный аромат, ослики стучали копытцами, возница напевал, спутник расписывал опасности, подстерегающие впереди: бандиты убивают так, запросто, во имя Марии и всех святых. Анита смеялась, слушая храброго карбонария. Ей было не до смеха, но этот седенький болтун с круглым брюшком, в очках и пыльном полуфраке был очень потешен — он испепелял папу римского за его малодушие и предательство.

— Старая баба, вот он кто! Почему не объявил крестовый поход? Судьба несчастной войны была бы решена по-другому, если бы он благословил оружие Пьемонта, а он с потрохами отдал Италию.