Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

В сумерках колонна в четыре тысячи человек выступила из Рима через ворота Сан-Джиованни и по Тибуртинской дороге. Французы не мешали. Рим, всегда жадный до зрелищ, остался верен себе — тысячи уходили, и другие тысячи вышли, чтобы их проводить. Влезали на крыши, вбегали в ряды и целовали руки близким и чужим. Дети на плечах у отцов. Нарядные дамы стояли в своих колясках и махали зонтиками. Все искали глазами Гарибальди, а он ехал нахмуренный и злой. Никаких жестов! Вместо него Чичеруваккьо, обняв своих сыновей, приветствовал остающихся, как всегда веселый, сыпал прибаутками. «Шут гороховый!» — озлобился Гарибальди и поскакал прочь от него. Он увидел Аниту не сразу, а в самом конце колонны. Он был убежден, что увидит ее. Но увидел и не сразу узнал: она постриглась и переоделась в мужскую одежду. В бедном квартале она нашла дом, где женщина по ее просьбе, плача и причитая, отхватила ножницами ее роскошные волосы, вынесла из чулана грязные, в известке, штаны и рабочую рубаху мужа. Анита потрепала ее по плечу, расцеловала и убежала догонять колонну.

Французы вступали в мертвый город. Генерал Удино проехал по пустым улицам, мимо дворцов и монументов, занял здание французского посольства и тотчас принялся собственноручно писать прокламацию.

Мадзини несколько дней бродил переодетым по улицам оккупированного города. Его многие узнавали. Никто не предал. С помощью друзей ему удалось бежать в Швейцарию.

5. Горсть песка

Стояла нестерпимая жара, какая бывает летом в Кампании. Горожане не представляли, что такое идти с колонной по пыльной дороге в июльском пекле — тот самый «форсированный марш», обещанный им на площади Святого Петра. Вот кто-то уже упал — тепловой удар? Гарибальди не давал никакого послабления, не разрешил даже трехчасовой дневки, отдыха ногам. Догадался, что лучше растерять сразу слабых, малодушных. И не ошибся — к вечеру первого дня в хвосте похода на десяток лье растянулись отставшие, понурые, с опаленными лицами, готовые лечь на обочине и лежать. А там хоть трава не расти.

Но они не были дезертирами. Гарибальди сам отпускал их и даже приказывал снабдить припасами с кухни в обратный путь. Отряд пришел в Тиволи окрепшим, освободившись от непригодных. Сформировались батальоны, при них малые повозки, провиант и фураж, офицеры приняли команду, было роздано оружие. На перекличке впервые сосчитались. Ого! Три тысячи штыков и восемьсот всадников. Утром взяли шаг, запели песни — пыль столбом на дороге.

Гарибальди был мрачен. Бессмысленная раздражительность охватывала его, как только он вспоминал римские проводы — дам в колясках, демонстративную экзальтацию прощаний, всю эту горестную суету, похожую больше на масленичный карнавал. Вечером, проходя мимо Чичеруваккьо, не оглянулся на окрик весельчака, тот в сторонке развел собственный костер и поглощал вместе с сыновьями спагетти со сковородки.

На следующий день французы прекратили преследование. Два-три кавалерийских налета не в счет. Но где-то впереди чувствовалось присутствие австрийцев. Завтра можно ожидать встречный бой. Разумеется, Вена завидует французам, обосновавшимся в Риме, и намерена сорвать злость на отступающей колонне Гарибальди. О близости оккупантов можно было догадываться и по осторожности населения. В деревнях с опаской глядели сквозь жалюзи на окнах. Ведь это снова — в который раз! — городские смутьяны тащились по сельским дорогам. Неистовые проповеди с амвонов сбивали с толку народ. Было одно ясно: этому сброду пришлось худо, бегут из Рима, голубчики. Там, позади, остался обесчещенный град господний, а здесь, во глубине Кампании, верующие люди живут в своих домах, заняты своими делами, всем приходом слушают воскресную мессу. Проваливайте с богом. Мы не солдаты.

Под вечер к Гарибальди подошли десять парней, смущенные, не сразу решившиеся заговорить. Все они жители Рима. К преславному воину явиться с просьбой отпустить не так-то просто, но, как ни поверни, своя рубаха ближе к телу, к тому же она и не красная, эта рубаха, люди они мирные, хотя и патриоты. Гарибальди хмуро выслушал вожака — разбитного малого, цирюльника, в шапке курчавых волос, прельстившего остальных тем, что тут поблизости есть ему верная протекция. Знакомый помещик. Примет, как родных, накормит, даст работу. Осмелев перед задумавшимся генералом, цирюльник решился идти на полную откровенность:

— Идеи-то у нас хорошие — куда там! Мадзинистские! А ружья-то кремневые?

Гарибальди приказал офицеру:

— Отпустить… ко всем чертям. Оружие отобрать.

Не желая без спора уступить поле боя, брадобрей пригвоздил:

— Гусь свинье не товарищ, генерал! Вы, к примеру, носите в кармане сигарочницу из чистого серебра, а я — пустой кошелек, связанный из овечьей шерсти.

— Откуда узнал, что в моем кармане?

— А как же! Раз уж из Бразилии… Мы-то понимаем.