Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

«Немногие против очень многих, без надежды на победу, но имея вождем Гарибальди… сыновья Рима и Италии здесь в течение месяца являли пример будущим поколениям, как не должен считать врагов тот, кто сражается за свободу и отечество».

Ночью в Капитолии депутаты не расходились. С минуты на минуту ждали вестей о вступлении французов в город. Никто не знал, что делать. Одни произносили речи, другие дремали на скамьях. Несколько раз взбегал по ступенькам Мадзини, обматывая шею якобинским шарфом. Стремительный, как молния, он был так наэлектризован, что многие спустя годы утверждали, что видели вокруг его головы искры.

— Мы поведем бой на улицах, в каждом доме! Иначе зачем же строились баррикады? Превратим Рим в новую Сарагоссу! Капитуляции не будет!

На листе бумаги он грубо провел две черты — сделал три столбца для поименного голосования и показал всем в зале.

— Смотрите и выбирайте! Левый столбец — капитуляция. Средний столбец — бой на баррикадах. Правый — уход из Рима правительства и войска. С нами бог и народ! Я пускаю лист по скамьям!

Никто не подал голоса за капитуляцию, ни один из сотен. Но снова вспыхнула дискуссия: уходить ли, сохраняя возможность борьбы (вспоминали: так в начале столетия в Москве Кутузов победил Наполеона), или сражаться до конца в городе, обрекая его на полное уничтожение.

В эту минуту посыпались стекла: французы перенесли огонь на пощаженные до сих пор центральные кварталы. Наконец-то все проснулись, хотя никто не отошел от окон в глубь зала. Подходящий момент для благородного призыва. На трибуну поднялся Чернуски. Никак не ждали, что даже храбрый миланец, возведший все баррикады, признает, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Он сказал:

— Да, сопротивление невозможно! Но наша Ассамблея сохраняет всю власть, вверенную ей народом. Пусть враги делают свое дело, а мы — свое! Мы не уйдем и будем продолжать свою работу, даже когда враг войдет в город.

Аплодировали стоя, под треск и завывание гранат на площади. В зале потянуло пороховым дымом. Кто-то выкрикнул имя Гарибальди — найти его, призвать для совета!

А Гарибальди вел берсальеров в атаку у виллы Спада. И не было у него иного желания, как пасть в этом бою. Посланные вытащили его из гущи схватки.

— В Капитолий, генерал! Немедля в Капитолий!

Галопом по пустым улицам.

Всех поднял на ноги стихийный порыв, когда Гарибальди наконец появился в дверях. Ему устроили ошеломляющую овацию. Он ничего не понимал. Но кто-то приподнял его руку, все увидели выпачканный кровью и грязью рукав. Он и сам смутился, стал отряхиваться. Овация долго не затихала.

Ему задали тот же вопрос: можно ли спасти на баррикадах город? Упоминание о Сарагоссе заставило его поморщиться, как от боли.

— Мы подвергнем разрушению половину города, — прохрипел он. — Чтобы сохранить другую…

— На несколько дней?

— Нет. На несколько часов.

Собрание примкнуло к мнению Чернуски. Мадзини выбежал и вскоре прислал требование отставки. Депутаты тотчас приняли декрет, в котором признали заслуги перед отечеством Мадзини и его товарищей. Наступал час высоких, хотя уже и наполовину формальных решений — о торжественном захоронении всех погибших в боях, о пособиях их семьям, наконец, была принята конституция, которая в час ее обнародования превратилась в историческое воспоминание.

В Риме не оставалось больше достойного дела. За углом Капитолия всадники дожидались Гарибальди.

Он вдевал ногу в стремя.

— Генерал, сейчас на наших глазах осколком бомбы убит Агуяр.

— Агуяр убит…

Все увидели впервые слезы в голубых глазах Гарибальди. Тут же подскакал, судя по клетчатой каскетке и узким брюкам, некий иностранец. От имени американского посланника он попросил о встрече.

— У меня мало времени. Где и когда?

— Около «Русского отеля» на улице Бабуино, девять.

— Буду ровно в восемь вечера.

В назначенный час Гарибальди уже без свиты, спешившись, прошел по Корсо.

Вокруг сновала городская толпа, будничная, как всегда в такой сумеречный час. Быстро прошла дородная матрона с плетеной корзинкой, за ней еле поспевал ее щуплый муж; Гарибальди услышал обрывок непонятной фразы, она сердито бросила ее не оборачиваясь: «…чего я там не видала? Венок тебе на гроб понадобился?..» И оба исчезли в смутной толпе. И какие-то мальчишки, гибкие, как тростинки, пробежали с ведерком и удочками. Что они, спятили — ловить рыбешку в Тибре? Они догоняли один другого и хлестали удочками по спине. Беспечно смеялись — им было весело, не хотелось в дом.

Вдруг ясно привиделось, что точно так же, только две тысячи лет назад, проходила здесь злая римлянка с мужем, бежали наперегонки мальчишки-удильщики, так же по своим делам спешили бородатые, в сандалиях… И как будто продолжая наяву это наваждение, подошел сын Востока — может быть, грек или финикиец, — сказал:

— Я вас узнал.

— Ошиблись, — пробурчал Гарибальди и отвернулся.