Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Солдаты! Мы находимся сейчас в стране, которая согласилась дать нам убежище, и обязаны вести себя примерно.

Я освобождаю вас от обязанности следовать за мною дальше. Отправляйтесь обратно на вашу родину, но помните, что Италия не должна пребывать в рабстве и позоре и что лучше умереть, чем жить рабами иноземцев».

Суверенитет крохотной республики в недрах Апеннинского полуострова не был нарушен когда-то даже Бонапартом. Побежденные или изгнанники не могли найти более гостеприимного места, чем то, где честь являлась защитой от предательства. Правительство Сан-Марино сочувствовало гарибальдийцам.

Солдаты прилегли в тени на площади. Многие жители шли с маленькими детьми, с узелками и корзинами, чтобы пригласить отведать, чем богаты. А в это время скакали парламентеры сан-маринского правительства в штаб-квартиру австрийского генерала Горжковского.

— Посредничество? Какое, к дьяволу, посредничество между бандой гверильясов и войсками австрийского императора! Пеньковые галстуки их ждут! Спасет только полная капитуляция, сдача оружия и кассы! И расстрелять каждого, кто осмелится снабжать разбойничью шайку хлебом. Даже водой!

Посланные возвратились без успеха.

Гарибальди был озабочен спасением товарищей. Но с ним-то как раз и не хотели расстаться лучшие. А он не был согласен спасать свою жизнь ценой сделки с врагом. Уго Басси в притворе храма уговаривал Аниту остаться в любом доме, где женщины по крайней мере позаботятся о родах. После вчерашней гонки Анита, прикусывая губы, стонала и только качала головой — нет, нет… Тогда к ней пришел Гарибальди и, став на колено, умолял во имя детей. «Ты хочешь меня оставить», — услышал он в ответ.

— Ты ведь не забыл, Хосе, одну ночь… Всего двенадцать дней после родов… Я скакала верхом с ребенком на седле… Ты хочешь теперь меня оставить…

Пошли просить Чичеруваккьо увести ребят и Аниту, но он не согласился:

— Меня всегда считали за дурака. А теперь и подавно поглупевшим… Непонятно говорю, да? А понятен смертный час Бруско Минуто? Вы забыли? Когда он узнал, что французы вошли в Рим, что он сделал? Сорвал бинты на груди и умер. Истек кровью. Чего же хотите от Чичеруваккьо?

В одиннадцать часов ночи Гарибальди созвал самых близких и сообщил о неприемлемых для него результатах переговоров. Еще кое о чем незначащем поговорили. Ровно в полночь Гарибальди покинул Сан-Марино. С ним ушло двести человек.

Об остальном Гарибальди никому за долгую жизнь не рассказывал подробно. В утреннем кровавом тумане на взморье… При полном месяце в следующую ночь на двенадцати барках в Адриатике у мыса Горо… На мягком светлом песке возле Равенны, где увязали босые ноги Аниты… Он помнил и хорошее — как полицейский узнал их на болоте, но отвернулся, как бы не видя, ушел… В Чезенатико кто-то из самых близких сказал: «Пойду поищу какой-нибудь дом, где можно найти пару брюк для обмена, мои вызывают подозрение». На нем были красные штаны, снятые с трупа француза еще в Риме. И это почему-то запомнилось. А смену дня и ночи вышибло из памяти. Когда — днем или ночью — он поил Аниту из фляги пресной водой? Когда видел, как плохо шевелятся ее помертвевшие губы, а славный Уго утешает ее: «Бог посылает страдания тому, кого любит… Твоя боль приближает тебя к богу…»

Они потеряли котомку с лекарствами, когда пригребли назад к берегу, уходя от австрийского флота. Он на руках вынес жену из лодки. В том месте пристали всего четыре лодки, и он попросил всех разделиться, порознь искать спасения — все равно какого и где. Он не мог оставить Аниту. Он держал белый зонт над ее головой. Медленно плелась повозка. Потом бросили и повозку.

И этот день мог стать последним. А потом — последняя ночь.

Они брели, шатаясь от голода и жажды. Без сна. Шли от дерева к дереву. Кто-то впереди, остальные рваной цепочкой за ним. Тогда еще держались вместе. Форбес, Уго, Чичеруваккьо с сынами… Он это помнил, потому что, когда Анита снова упала и он подхватил ее и понес на ферму, видневшуюся сквозь пелену тумана, Чичеруваккьо грустно пошутил: «Тяжелая? Дай понесу…» И тут он всех разогнал. Нельзя дальше вместе — впереди Равенна. Чичеруваккьо сказал: «Прости…» Анита бредила на руках Хосе, и грустный шутник поцеловал ее в лоб. Обняв за плечи мальчишек, поплелся в лес.

Теперь остался с ним хромой Леджеро, лейтенант, также не покинувший его годом раньше после боя при Мораццоне. Втроем они лежали без сил на гречишном поле вблизи моря. Да, пахло гречихой — это он тоже помнил… Так они провели некоторое время, глядя на белые гребешки прибоя. Не знали, что им делать.

И тут напоследок, когда было уже все равно, ветер судьбы повернул свой галс, — он увидел откуда-то возвращавшегося Леджеро и с ним человека, которого нельзя было не узнать — это был полковник Боннэ, один из трех братьев, которые были его лучшими офицерами. Может быть, это был Нино или, пожалуй, Раймондо, раненный в Риме. Он, потеряв братьев, вернулся лечиться домой. Здесь, под Равенной, у него был свой дом. Он услышал вчера орудийную канонаду в море, пошел искать тех, кто, может быть, высадился на берегу.