Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Как медленно плетется эта перекормленная кобыла! Хозяин долго болел, застоялась в конюшне? А впрочем, куда торопиться? Вступать в бой с тупицей епископом? Известно, что он говорит своим знатным прихожанкам: «Если Кавур осуществит свою безбожную программу, папу будут считать не более чем капелланом Савойского дома».

Напугал! Можно сказать, в дрожь бросило. Но все-таки приходится с постным видом объяснять этим закоснелым клерикалам, что при конституционной монархии моральный авторитет папы будет очень высок и только при этом условии в стране можно будет установить прочный порядок. Он даже придумал расхожую формулу: «Чем меньше папа обременен земными заботами, тем выше его духовный авторитет». Впрочем, прямая дуэль с епископом не состоялась. Полемика велась через третьих лиц.

Обидно тратить время и энергию на эту мелочную перепалку, мышиную возню в придворных залах и исповедальных будках. Известно же, что дамы на исповедях передают дворцовые сплетни, каясь, что придворный этикет не позволил им дать должный отпор богопротивным речам. Финансы, промышленность, железные дороги — вот чем должны быть забиты головы истинных патриотов! Таких — один на тысячу. Да и то среди негоциантов.

Проселок кончился, копыта зацокали по твердой мостовой. Экипаж въехал на окраину Турина.

В вестибюле палаццо Санта-Розы зеркала были затянуты черным крепом. На лестнице мелькнуло белое платье дочери графа. Монахиня пронесла в залу тяжелый подсвечник с тремя толстыми свечами.

Мария Розалия, высохшая высокая дама, с черно-фиолетовыми крашеными волосами, встретила Кавура с плохо скрываемой обидой.

— Вы опоздали. Надо было поторопиться. Умирая, он вспоминал вас. Сказал: «Передайте Камилло, что я остался верен…» Он не смог договорить… Чему он остался верен? — вдруг закричала она. — Безбожной парламентской болтовне? Он скончался без причастия! — Она закрыла платком лицо.

Некоторым усилием воли Кавур сохранил мрачно-скорбное выражение лица. Все складывается как нельзя лучше! Санта-Роза не захотел отказаться от своего выступления в парламенте, а тупица Фаринари не дал ему причастия. Какой козырь против клерикалов! «Даже убийцам и разбойникам не отказывают в божьем милосердии в час, когда они… Всеми уважаемый, покрытый славой туринец…» Предстоящая речь в парламенте складывалась мгновенно, отрывочно, даже без участия мысли.

Он поднес руку Марии Розалии к холодным губам.

— Я разделяю вашу скорбь и ваше отчаяние. Всю дорогу я ни на минуту не переставал молиться… Надеялся еще застать Франческо… Наши общие мольбы вознесутся к небу, и, может быть…

Тут он поперхнулся, поправил муаровую ленту на плече, закончил торжественно:

— Вместе с нами скорбит весь Турин.

2. Перед закатом

В эти глухие пятидесятые годы, когда многим покинувшим родину после крушения Римской республики Италия представлялась бесконечным болотом, затянутым тиной, для Мадзини она все так же оставалась вулканом, дымящимся накануне нового извержения.

Невидимый и вездесущий, он по-прежнему держал в руках нити всегда преждевременных заговоров и восстаний, которые по-прежнему терпели неудачу за неудачей. Кровь и заточение лучших борцов за революцию, слепое равнодушие народа к их усилиям — привычная расплата. Он не страшился ее. Он даже поражение считал за победу — лишь бы сражаться. Но мрачность и тревогу вселяло в его неистовую душу другое: в «Партии действия», сменившей «Молодую Италию», где еще недавно по одному слову Мадзини его последователи без раздумия отправлялись на виселицу и расстреляние, в этой партии начинался разброд и раскол. Шли поиски новых путей борьбы. Одних жестокий опыт учил, что в крестьянской стране победа невозможна без участия самих крестьян и, стало быть, очагом восстаний должен быть Юг Италии — Сицилия и Калабрия. Другие настаивали на народно-военной диктатуре после победы революции, но были и такие, кто, следуя традиционным путем Великой французской революции, утверждал, что демократия найдет опору в народных клубах и им должен принадлежать контроль над властью. Наконец, многие перешли в лагерь умеренных, полагая, что только королевский Пьемонт с его регулярной армией в случае поддержки Франции способен освободить родину от австрийцев, а республиканский строй можно лишь потом утвердить народным плебисцитом.

Но, какие бы разногласия ни шли внутри партии, все группировки сходились в одном — мистико-социальная программа Мадзини — «бог и народ» — умозрительна и даже заумна. В новых условиях она не может повести за собой.

Мадзини, как и прежде, глубоко уважали, ценили его вклад в борьбу за объединение Италии, восхищались его самоотверженностью и стойкостью, но все громче и громче раздавался ропот: его самовластье становится если не опасным, то вредным для дела победы.