Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

И был другой крестьянский дом, куда на матраце внесли Аниту по узкой лестнице. Тут можно было ночью и отдохнуть. Хозяин с суровым лицом уступил свое жилье, прогнал семью и стал ухаживать за незнакомой женщиной, бредившей на его подушке. Тут не было сочувствия революции и ее солдатам — простая человечность. Он упорно не хотел назвать свое имя — может быть, берегся на случай расправы, думал о семье. Но когда Гарибальди наугад окликнул его: «Джузеппе…» — он повернул голову. Тезка!

Итальянец? Крестьянин? И то и другое. Толстые морщинистые веки. Рыжая клочкастая щетина. Грубые губы…

Легкий вздох заставил Гарибальди оглянуться. Он еще нашел пульс на шее. Секунда. Сердце не билось. Аниты больше не было. Вот когда он лишился твердости. Пал лбом на руки и зарыдал.

А потом были еще тридцать семь дней, чтобы и «сейчас и всегда» продолжить жизнь, продолжить борьбу где угодно: в Тироле, в Сицилии или в далекой Польше. Он ночевал в дупле дуба, прятался под соломой. Его скрывали, перевозили из дома в дом, зажигали сигнальные огни, когда считали, что он оказался в опасности. И многим людям, спасавшим его для Италии, он оставлял в их домах записки с благодарностью за помощь, за ночлег.

Уго Басси был взят. Сорвали распятье, ножами соскоблили кожу со лба и ладоней, там, где когда-то при посвящении в духовный сан коснулся его тела священный елей. Труп долго валялся в крепостном рву.

Глава четвертая

1. Другие времена

Бурное пламя, охватившее Италию в сорок девятом году, сникло, и огонь тлел под грудой пепла, невидимый простому глазу. Бледное, сумрачное, бабье лицо Пия IX проплыло над Римом и скрылось за стенами Ватикана. Французские штыки вернули первосвященнику его владения, и он с ожесточенной поспешностью отнял у народа все вольности, дарованные в первые годы его понтификата. С Ломбардией и Венецией, снова завоеванными Радецким, Австрия расправилась террором. В Парме Карл III вершил свой суд тоже с помощью австрийских оккупационных войск. Леопольд Тосканский отменил конституцию и заключил с Австрией союз, ничем не отличающийся от протектората. В Модене герцог Франциск V чинил расправу без суда и следствия. В этом разнузданном соревновании тиранов пальму первенства заслужил Фердинанд Неаполитанский — «король-бомба», прозванный так за беспощадную бомбардировку Мессины. Набожный Гладстон назвал режим Неаполя «поношением бога, возведенным в систему». Французское и английское правительства вынуждены были отозвать своих представителей после того, как их призывы смягчить режим оказались тщетными. Больше двадцати тысяч политических осужденных томились в тюрьмах Неаполя и на каторжных работах.

Гарибальди, Мадзини, Манин и сотни других снова бежали за границу.

В разгуле произвола, отбрасывавшего Италию в ряд самых отсталых европейских государств, только правительство Пьемонта проявило некоторую дальновидность. Преемник Карла Альберта на пьемонтском престоле молодой Виктор Эммануил сохранил либеральные учреждения.

По-разному оценивали современники причины жизненной стойкости Сардинского королевства. Поклонники официальных версий считали, что многовековая Савойская династия, окруженная таким же древним дворянством с его феодальными гербами и феодальными склепами, хотя и гордилась своим происхождением, но и с молоком матери усвоила, что истинное благородство — в благородстве души. Пьемонтский дворянин считал себя рыцарем и, падая под ударами судьбы, не роптал, а улыбался. Пьемонт знал много войн, разорявших страну, но савойские государи, подобно своим вассалам, не теряли присутствия духа. Более трезвые историки не слишком идеализировали Пьемонт. Само географическое положение этого второго по величине итальянского королевства мало способствовало расцвету рыцарских свойств. Находясь между Австрией и Францией, оно неизменно превращалось в поле сражения, и Савойский дом в этих случаях продавал свою вооруженную помощь тому, кто платил дороже, а затем переходил на сторону победителя. Не было, кажется, ни одной войны, после которой Пьемонт не ухитрился бы заполучить клочок чужой территории. При этом сардинские государи сохраняли набожную мину неподкупных миротворцев. Когда стоит альтернатива — вести нечестную игру или быть уничтоженным, какой же политик выберет честность?

Характер народа воспитывает его история. Пьемонтцы отличались осторожностью, целеустремленностью и терпеливо переносили патриархально-военный абсолютизм Савойского дома. Пьемонтская бюрократия была добросовестна и пунктуальна, финансы велись образцово. Но все, что касалось политических прав и социального прогресса, находилось в полном забвении. Личность, собственность и честь зависели от произвола полиции.