Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Сколько раз ему приписывали бессмысленную и безнравственную «теорию кинжала»! Что это — неосведомленность или демагогия? Пора бы знать, что «Молодая Италия» отличается от карбонаризма как раз отрицанием террора как метода политической борьбы. Положа руку на сердце, он никогда не призывал к убийству врагов. К восстанию, но не к убийству!

У парапета набережной он остановился. Сильно забилось сердце, и дыхание перехватило. Быстро шел, разогнался после злачных кварталов Сохо с их пьяными ватагами и красными фонариками. Желтая баржа пронзительно заревела на Темзе. Свет от бортовых фонарей упал на черную воду. Огромный город, этот промозглый Лондон с его нескончаемыми набережными. Пока доберешься из конца в конец… На кеб денег нет. Положим, деньги есть, но они предназначены для конспиративной поездки Орсини в Ломбардию. Из этого портфеля — ни пенса!

Невольно вспомнилось, как сорок тысяч франков он в свое время собрал и передал с рук на руки Ромарино на покрытие издержек неудачной операции. И что же? Чем кончилось? Стычкой у Сент-Юлиано назвали этот поход во французских газетах. Савойской экспедицией — в швейцарских. Так вернее. Такая была стужа в Альпах в январе тридцать четвертого… И до сих пор на холоде краснеют пальцы. Зима наступала в горах, и с каждым днем уменьшалась вероятность успеха. А Раморино медлил, преступно медлил. Кажется, пасовал и трусил. Зачем же взялся руководить! О нем говорили: был адъютантом Наполеона, соратником Санта-Розы, сражался в Польше. На самом деле, как потом оказалось, бретер, дуэлянт, удаль заменяла ему мужество. Ох уж эти громкие имена! Их обладатели не любят рисковать, берегут свою славу. Как опасна иногда демократия. Польские эмигранты в Швейцарии были все за приглашение Раморино, и он впервые нехотя уступил большинству, согласился. А генерал медлил, обещал выступить в октябре, когда еще было можно, выбрав ясные дни, форсировать перевалы. Приходилось торопить генерала, а тот, будто бы сколачивая отряд, отсиживался сперва в Париже, в ночных игорных клубах, потом на берегу Женевского озера в Нионе. Между тем наступало время зимних бурь, сильных морозов, снежных обвалов. Зимой в ущельях снег сыплется мельчайшей кристаллической пылью, и ветер заносит ее в горные хижины — в каждую дверную щель, в каждую оконную скважину.

Генерал был вял и томен. Чего можно было ожидать от человека, заранее считавшего себя обреченным на неудачу. Когда ему было предложено занять какую-то деревушку, он согласился, не взглянув на карту. Если бы ему предложили занять Ватикан, он так же кивнул бы, высокомерно и рассеянно.

Но менять что-либо было уже поздно.

Итальянцы рвались в бой, поляки и французы — тоже. Мадзини облачили в военный мундир. Так лучше! Но Раморино, дожидаясь каких-то подкреплений из Франции, еще два дня маневрировал на мирном берегу.

Наконец в последний день января пошли — по обледенелым тропинкам, через снежные завалы. А впереди уже неприступные Альпы. Еще не начав пути, люди выбились из сил. Но шли. И надо было каждому говорить: «Ты можешь, потому что ты должен».

Остановились на ночлег, заняв таможенный пост на границе. От нетерпения он тогда не мог уснуть, уже несколько дней его лихорадило. Раморино сидел у очага, где на огне варился сыр. Дрова дымили. Ветер громыхал камнями на дощатой крыше. В пазах бревенчатых стен мох заиндевел и пропускал холод. И было нетрудно представить, как монахи Сен-Бернарской обители с лопатами и носилками вышли отыскивать занесенных снегом.

Самым отвратительным, но и самым несомненным было то, что маленький, некрасивый, с тяжелой челюстью, бабник и сквернослов Раморино в эту минуту в красных отсветах пламени чувствовал себя этаким Наполеоном, взирающим на пылающую Москву. В трагической обстановке неизбежного провала экспедиции его позерство было непереносимо.

Пришлось спросить в упор:

— Надеюсь, хоть теперь-то мы поторопимся?

Генерал завел глаза к потолку и, помолчав, ответил:

— Я не уверен в успехе.

— Вы не были в нем уверены и четыре месяца назад, но почему-то молчали.

— Вы умеете читать в сердцах?

— Я умею считаться с фактами. Вы медлили, придумывая ничтожные отговорки. Вы медлили из… — хотелось сказать: из трусости, но удержался. — Поздно об этом говорить! Если мы не сумеем победить, по крайней мере покажем Италии, как мы умеем умирать!

Он тогда не узнавал себя. Он никогда не повышал голоса, а тут какой-то полубред. Все это сделала желчная лихорадка — жар, горечь во рту, испарина.

Раморино чувствовал себя хозяином положения.

— Мы всегда найдем время и случай умереть, — закончил он наставительно, — но я считаю преступлением подвергать опасности цвет итальянского юношества.

В эту минуту раздались странные звуки, похожие на выстрелы. Нет, на улице действительно шла перестрелка. Да что же это такое?.. Выбора не было, как схватить карабин и выбежать из дому. Последнее физическое усилие… Люди, бегавшие и стрелявшие в пелене метели, казались призраками, земля кружилась под ногами, голову стискивали железные обручи… Очнулся в Женеве, куда его перевезли товарищи…