Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Лишь изредка, как скупой подарок судьбы, в деревне находился какой-нибудь добрый малый, охотник выпить, пошутить, немножко приврать, но неспособный на низость. Пороху он не выдумает, но если воевать — Гарибальди знал: такой не струсит, не предаст. И он забирал его с собой. В деревне одним славным парнем становилось меньше.

Деревня не часто радовала такими подарками. В Кампаньи, в доме, куда Буэно привел Гарибальди на ночлег, благочестивая дура-хозяйка отказала в крынке молока. Наверно, испугались черного Агуяра. Гарибальди даже не рассердился, понял, что она думает о нем: на постой привели кровожадное чудовище, начальника сатанинского воинства, которое хочет завладеть миром, чтобы мучить человечество за грехи его.

Она со злостью взбила перину и подушку, подставила к кровати деревянные башмаки и, уходя, вздохнула:

— В какой только дьявольской кузне куют таких…

О, любимая, долгожданная родина!

Но, к счастью, настроение менялось, когда гарибальдийцы приходили в большие провинциальные города. Тут они оказывались предметом всеобщих забот и внимания и видели самое дорогое — народную любовь и признание. И опять Гарибальди заново знакомился со своей родиной.

Итальянская провинция… Столетние кленовые и вязовые аллеи; вдоль улиц дома с тремя окнами на трехэтажных фасадах; кафе и пиццерии под полосатым тентом, круглые столики на тротуаре, три-четыре бездельника вокруг давно опустевшей бутылки; с балкона, увитого покрасневшим плющом, на них поглядывает пышнокудрая красавица; на площади около дворца подесты, как летучие мыши, мелькают черные тоги адвокатов и нотариусов; на перекрестках — раскрашенные гипсовые мадонны в цветах, лентах, увешанные золочеными сердечками; каналы с вечным зловонием гниющей воды; фруктовые лавчонки; аббаты с потупленными глазами неслышной походкой скользят вдоль стен. А в послеобеденный час, если солнечная погода, — военный духовой оркестр и променады дам под зонтиками по кругу.

Итальянская провинция. Там, за этими стенами, за тройными окнами течет жизнь благонамеренного обывателя, однообразная до одурения, покоящаяся на двух китах, основах благополучия: на доходе, неспешно, но неуклонно растущем год от года, и на жестком незыблемом семейном бюджете. Только в праздники можно себе позволить выйти за его рамки. Жареная индейка — на рождество, пирог — на крещение, на масленую — посещение кочующей оперы, детям — театр марионеток с вульгарными шутками, девицам — костюмированный бал. И конечно, скромные подарки в дни ангела маменек, папенек, тетушек, дядюшек, кузин, кузенов. И еще многочасовой обед в годовщину свадьбы родителей.

…Итальянская провинция! Такою виделась она досужим путешественникам из Англии или России и такой она запомнилась Гарибальди с детства… Иногда сонное однообразие взрывается огнем мнимого воодушевления, которое, то разгораясь, то затухая, приводит в конце концов к постыдной праздности и скуке. Воля вырождается в желания, действия — в разговоры, разговоры — в болтовню.

Лавочники тянутся к аристократам, участвуют со своими дурными манерами в городских общественных забавах и развлечениях, в иллюминациях, юбилеях, костюмированных шествиях, даже позволяют себе грошовую благотворительность, собирая средства на игрушки и сласти для бедных детей соразмерно со щедростью соседей.

И какие же они все добродетельные мужья и отцы, эти растущие в маленьких городах Италии гражданские и военные бюрократы!

Мещане всеми силами стремятся к государственной службе, к казенной должности. Жалкий престиж! Самый маленький чиновник считает себя выше богатого купца. К тому же не надорвешься в трудах, свободен в праздники, голова не слишком напрягается, да и двухмесячный отпуск. Двадцать — тридцать лет согреваешь под собой кресло в желании отличиться, но не зря же! Глядишь, и ленточка в петлице! О, мелочное тщеславие! И ни град, ни землетрясение не помешают получить в конце месяца жалованье. Сто куатрини — серебряный флорин. Девять карлино — золотой дукат. В конце жизни — пенсия отставного чиновника. И на улице встречные первыми снимают перед тобой шляпу.

Эти мещанские семьи ухитряются обладать всеми предрассудками дворян и всеми недостатками простонародья. Что ж удивительного, если главе семьи приходится промышлять политикой, повсюду проникать, везде поспевать, всем по случаю пользоваться и держать нос по ветру.

Такой он знал провинциальную Италию еще до бегства в Америку, такой, неизменно унылой и корыстолюбивой, казалась она на поверхностный взгляд и теперь. Но странное дело, видно, таково веяние века, такова жажда независимости и свободы, что даже из этой затхлой среды в городах вливались в отряды Гарибальди молодые силы, приходили люди, полные пренебрежения к личной выгоде, одержимые бескорыстной любовью к общему делу. Как же было не радоваться? Значит, не одни разбойники и лавочники составляют итальянский народ, как пишут в парижских газетах.