В Болонье папское правительство, опасаясь волнений в городе, известном своим свободолюбием, разрешило войти туда волонтерам, но только для переговоров с генералом Латуром, начальником швейцарских отрядов.
Разрешило? Гарибальди, вне себя от негодования, был готов достойно ответить на генеральскую дерзость. В этом не оказалось необходимости. Латур вышел на балкон своего палаццо, собираясь ставить гарибальдийцам какие-то условия, но граждане, сбежавшиеся на площадь, не дали ему и рта раскрыть. Со всех сторон неслись крики:
— Наши братья будут с нами! Долой Латура! Гарибальди останется в Болонье, или ты полетишь кувырком с этого балкона!
И волонтеры привольно расположились в гостеприимном городе.
Но в Равенне волонтеры питались впроголодь, питались лишь благодаря радушию хозяев гостиниц и еще тому, что офицеры отряда отдали свои сбережения в общую кассу.
В небольшом местечке Гарибальди пришел в отряд в очень веселом настроении.
— Прошу всех, кто дорожит моей честью и репутацией, пожертвовать хотя бы по одному сольдо. Меня оштрафовали.
Он хохотал. И, не понимая его шутки, заразившись его весельем, смеялись его товарищи.
Потом он объяснил, что ему пригрозили штрафом за домогательство по части провианта и амуниции: в известном своде законов была статья, в которой сказано, что «лица, кои беспричинно докучают государственным чиновникам, подвергаются штрафу: женщины — 24 сольдо, мужчины — 48».
— А я — мужчина!
Помогай себе, если хочешь, чтобы тебе помог бог. И «чем хуже, тем лучше»! Он смеялся, видя, как иезуиты раздавали индульгенции и водружали кресты на городских площадях по всей Романье.
— Врата рая открыты лишь для тех, кто защищает папу от посягательств, и это повелевают Христос, дева Мария и святые угодники! — возглашали пастыри.
— Веруют! — отзывался Гарибальди с неприкрытым озорством.
И хохотом отвечал народ на его возглас.
Запрет приближаться к Риму имел силу всего несколько дней. После убийства Росси путь в древнюю столицу был открыт.
Глава вторая
1. Письмо из Рима
«Дорогой друг! Прости за задержку, но сведения об интересующем тебя римском негоцианте мне удалось собрать не сразу, так как я очень далек от наших коммерческих кругов. Отвечаю: он фигура вполне благонадежная, за долгие годы торговых операций ни разу не попадавший в трясину банкротства, человек слова. Как говорят англичане, „фирма вполне солидная“. Сбывай ему свою пшеницу или оливковое масло! (Ты не удостоил меня разъяснением, что, собственно, собираешься продавать.) Сбывай — не ошибешься! Со времен Туринского военного училища я не перестаю тебе удивляться. Удивляться твоей жизненной цепкости, практицизму, чутью к веяниям времени. Все это так несвойственно нам, отпрыскам старинных дворянских родов. Сравниваю себя с тобой и краснею. Оскудевшая голубая кровь не позволила мне стать даже широкой натурой. Что я такое на жизненном пиру? Зритель, созерцатель, проживающий последние доходы с разоренного имения в ожидании дядюшкиного наследства. Но хватит элегических вздохов. Моя позиция мне нравится. Я ее выбрал добровольно. И честно признаюсь тебе, что наша переписка давно бы иссякла, если бы я видел в тебе только предприимчивого, обуржуазившегося дворянина. К счастью, наши интересы совпадают. Я наблюдатель общественной жизни, ты — ее созидатель, деятель. Перехожу к сообщениям, которые представляют для нас взаимный интерес.
Твое последнее письмо, за исключением деловой просьбы, сплошь состояло из недоумений и вопросов. И самое большое недоумение по поводу убийства Пеллегрино Росси. Каким образом в нашем благословенном Риме, издавна привыкшем к виселицам, кинжальным ударам в спину, бокалам с отравленным вином, это убийство с поразительной быстротой и неотвратимостью привело к такой широкой демократической акции, как созыв Учредительного собрания и установление республики в Риме? Ты просишь подробностей? Я готов, но за полную достоверность не ручаюсь.
Пеллегрино Росси в свое время был замешан в неудавшейся попытке реставрации неаполитанского трона Мюрата и вынужден бежать в Швейцарию. Впоследствии, уже в Париже, заняв кафедру в Сорбонне, вызвал своими лекциями недовольство демократов, но зато снискал расположение Гизо и был им назначен послом в Рим. Ему поручили очень важную миссию — добиться упразднения во Франции ордена иезуитов. В Риме он стал другом и советником Пия. Росси был конституционалистом, но видел в папстве, бывшем, по его словам, „единственным великим учреждением, уцелевшим в Италии“, нерушимую опору для „твердой руки“ — только авторитет папы может спасти страну от анархии и разгула черни. Он был федералистом и ненавидел Пьемонт, справедливо подозревая его, не в обиду тебе будь сказано, в желании подмять-таки под себя всю страну. О, эти династические мечты туринцев! И ты, здравомыслящий скептик и циник, играешь в ту же дуду? Не верю в твою искренность и потому уважаю. Но к делу.