Опосредованно [журнальный вариант]

Не успела Лена тихо порадоваться своему несравненному мастерству, а мрачный однокурсник перестал появляться на лекциях, затем дошли вести, что он повесился. Кто-то пошутил: «На чем повесился? На фонарном столбе, что ли?» — а сердце Лены екнуло, она себя почувствовала чуть ли не ведьмой, накликавшей все это, потому что были у нее такие строки:

Тень уменьшается, будто проходишь
Под фонарем.

Она заразилась двоемыслием от Михаила, поэтому одновременно чувствовала гордость за однокурсника, за то что он, несмотря на всю свою нелепость, решился прекратить таскать свое продолговатое тело по земле, и как за свое гордилась жизнелюбием Михаила, который продолжал цвести и пахнуть, не особо оглядываясь на мнение окружающих и стыдные, но наверняка имевшие место расчеты родственников, на сколько его хватит при такой жизни, как скоро смогут некоторые из его племянников и племянниц улучшить свои жилищные условия. Сама же и думала, что будет, если и Михаил как-нибудь, не дай бог, вывалится из ее жизни, уснув в сугробе, захлебнувшись в блевотине, или что там еще случается с такими людьми.

Как бы ни винила себя Лена, однокурсник, видно, вины за Леной не ощущал: приснился только однажды, тоже как-то мельком, в компании других людей, так что Лена даже не вычленила его во сне, не поняла, что он уже мертв, а вспомнила об этом только утром.

Искушение отдать Михаилу свой самый сильный стишок было тем больше, чем сильнее он хвалил ее обычные стишки. «И ведь спрос на них сумасшедший. Мое-то уже примелькалось, пробирает-то пробирает. Но я больше по страбоскопам, а ты в будды и риверы хорошо зашла», — говорил он, и Лена каждый раз сдерживала себя. Ей хотелось заявить, изображая его же веселый смех: «А у меня вот еще что есть! Интересно, что на это люди скажут?» Люди были бы не против, если Лена правильно их тогда понимала. За стишки платили неплохо. С первых денег Лена купила новое пальто, платье, смогла наконец избавиться от маминой сумочки, приобрела новое собрание сочинений Блока, исправленное и дополненное.

Мама и бабушка не могли не видеть перемен в ее гардеробе, но решили, похоже, что Лена совсем пошла по рукам. Несколько сломленные предыдущей схваткой, не решались задавать ей вопросы. Лена самокритично думала, что не так уж они были и неправы в своих догадках, Лена, в каком-то смысле, действительно была нарасхват. Со вторых и следующих денег она стала покупать себе сигареты. Ей стало интересно, что скажет мама, когда найдет синий «Пэлл Мэлл» и зажигалку, если полезет шарить по ее вещам, в поисках, там, случайной бумажки из КВД, положительного теста на СПИД, подписанного согласия на отказ от ребенка, какой-нибудь справки про аборт.

Однако на маму ее курение не произвело того эффекта, который получили ребята в институте. Бабушка тоже только махнула рукой: «Лучше бы правда родила».

Это не были последние слова, которые она сказала при Лене, но запомнились они именно как последние. Отрезок времени с момента, когда Лена узнала о самоубийстве мрачного однокурсника, и дальнейшая пара смертей напоминали потом Лене такой отрывок из «Шахматной школы», в котором один из игроков теряет ход за ходом несколько фигур. Сами шахматы Лена не любила: отец-перворазрядник, пока был жив, каждый раз, когда обыгрывал ее, обидно посмеивался, с такой радостью, будто клал на лопатки гроссмейстера, а не дошкольницу. Но Лене нравились в передаче одновременно плоские, тяжелые с виду ладьи, ферзи, слоны, пешки, отлепляемые и в другом месте прилепляемые к настенной магнитной доске. Толстоватый лектор очень спокойно объяснял, по какой причине была потеряна та или иная фигура (Лене казалось, что она умерла бы от счастья, если бы ей дали подержать в руке белого ферзя в черной окантовке, или черного короля — в белой, или же любую из этих фигур, которые, казалось, могли существовать только в черно-белом телевизионном мире). И лектора было бы неплохо тогда вытащить за шкварник в настоящую жизнь, чтобы он с тем же спокойствием и логикой пояснил, почему так вышло. Нет, не то что парень повесился, бабушка умерла, Михаил умер, а почему вышло именно так, что это произошло в близкие друг к другу месяцы (какие именно, Лена, к своему стыду, не помнила). Кажется, было уже очень тепло, так что батареи уже отключили, когда у бабушки началась простуда, какую все приняли за аллергию на цветение чего-то такого городского, от которого аллергия у бабушки была всю жизнь. Затем все очень быстро перешло во что-то вроде гриппа, от которого в семье никто больше не заразился, оказалось пневмонией, вызвали уже скорую, а потом сообщили, что бабушка все.