Опосредованно

«Вот так оно и будет», – подумала Лена, когда дверь за детьми закрылась и наступила полная тишина, то есть не полная – из соседней комнаты слышны были ударные в наушниках Ани, но звуки эти походили на неразборчивый гул не слишком громко включенной музыки в соседней квартире, что лишь усугубляло репетицию грядущего одиночества. Кинематографические, очень убедительные врезки этого будущего она получала почти ежедневно: когда ходила в магазин или еще куда, когда видела пожилых людей, одних и парами, и пары цеплялись друг за друга, будто были единственными двумя людьми на некоем острове, полном молодых бодрых животных, но не людей, не таких, как они, существ; из брюзгливого от отчаяния переругивания всегда торчала претензия на то, что кто-то умрет первым. Одинокие же старики и старушки вообще передвигались по городу, по магазину, как по лесу, как по тропинке среди деревьев и кустов, их, кажется, удивляло, что на кассе с ними заговаривают, а на остановках пробуют помочь с посадкой. Это вздрагивание, как после дремоты, что-то скручивало внутри Лены каждый раз, когда она это видела.

Чувство грядущего одиночества усугублялось еще и тем, что она до сих пор многого так и не поняла, и подозревала, что и не поймет вовсе. Все время имелось что-то такое, к чему не находилось опыта. Разница между шестым, седьмым, восьмым, девятым, и далее, классами, была чуть ли не разницей поколений. Лена слыла умелым педагогом, но ей и до сих пор казалось, что это не в ее педагогических каких-то талантах дело, а в умелой актерской игре, способной скрывать вопиющие незнание и непрофессионализм. О какой, вообще, педагогике могла идти речь, если она удивлялась дочерям, еще тогда постоянно крутящимся перед глазами, когда она знала, что они смотрят, какие сказки любят, какие уже слышали, какие – нет, во что играют, что любят из еды. Оба этих вроде бы досконально известных существа исхитрялись ошеломить ее каким-нибудь рассуждением, да обычным словом, переделанным, чтобы удобнее было произносить. Что говорить о том, что происходило дальше.

Аня и Вера смотрели на Лену как на человека, обладающего неким жизненным опытом, была же она их родителем, в конце-то концов. Большинство их обид и были из-за того, что она как бы должна была понимать, что именно они переживают, понимать некие намеки, чуть не мысли должна была читать с высоты своего жизненного и родительского опыта и не делала этого. А она была первый и единственный раз матерью вот этих вот близняшек, первый и единственный раз матерью именно этих близняшек-дошкольников, младших школьников, учениц средней школы, девочек, перешедших в девятый. То, что переживали в первый раз они, она и сама переживала в качестве матери впервые, это было не повторение, а продолжение жизни, и всё в этой жизни было первым и неповторимым переживанием. Все эти «я взрослая, я вас кормлю, я лучше знаю» она почти и не пыталась использовать, а если и произносила что-то подобное, то и сама себе не верила – сколько было вокруг примеров того, что это работает как-то не так вовсе, и уж тем более в России, где чуть ли не каждые пять лет происходило что-то вроде отмены крепостного права, так что всю страну этак перетряхивало, как в решете.

Был у Лены ученик, который приходил в школу, учился и уходил после занятий, нигде не участвовал, ни в каких праздниках. Ни с кем не дружил, но и не конфликтовал, затем просто родители его перевезли куда-то, он как появился, так и пропал. Лена порой думала, что о своих дочерях знает едва ли больше, чем об этом ученике: такие же были у них черные ящики в головах, которые получали некую внешнюю информацию и переваривали ее каждый по- своему, совершенно бесконтрольно и непредсказуемо; те знания о Вере и Ане, которые Лена приобрела, живя с ними, как бы воспитывая их, никак не помогали в том, чтобы понять их.

И тут позвонил запыхавшийся Владимир, было слышно, как он четырехного и двухголосо идет по ступеням подъезда – Никитины шаги и голосок вторили ему тяжелым детским топотом и какой-то песенкой.

«Лена! – почти смеясь, заявил Владимир. – Наша дочь – дура!» «Какая из?» – поинтересовалась Лена, заранее чувствуя облегчение от волочившихся уж какой день страданий. «Сейчас объясню», – сказал Владимир и заскрежетал ключом в замке. «Неудачного ты себе исповедничка нашла, Анюта!» – крикнул Владимир от порога, прямо в распахнувшуюся дверь. «В наушниках, – напомнила ему Лена. – В чем дело-то, блин?» «Ну, короче, – сказал Владимир почти радостно, – Аня больше по девушкам. Всё. В этом весь, блин, сюрприз. Этому вон, – мотнул он головой, сдергивая шапку с Никиты, – проболталась, нашла, что называется, кому. Пойду к ней».