Опознание (главы из романа)

«Почему в таком случае на батарее не выступает иней?» — искренно удивился он и хотел было проявить активность, жалобу накатать в три-четыре инстанции или пойти со своими сомнениями к единственному, можно сказать, незаменимому другу и соратнику, близкому и доверенному, умному и проверенному, — пойти и сказать, глядя в его неподкупные очи отставника и медалиста, а ныне зампреда профкома, зама по идеологии: непорядок-де, уважаемый и глубоколюбимый товарищ Камышанский, у нас в доме («А дом, заметьте, ведомственный!») безответственные элементы из числа неорганизованных для дела охраны от потенциального противника безобразничают с делом парового отопления трудящихся, примите упрек, дорогой товарищ, незабвенный (впрочем, незабвенная — это бабушка) друг, не в свой, конечно, адрес, а в адрес этих отдельных нерадивых граждан…

Хотел, повторяем, пойти, да отложил, не до того было: «Пора! И Маша, наверно, заждалась. И почему это я так поздно? И темень за окном. Ax-да, сегодня же отмечали благополучное завершение работы комиссии — ты уж, Маша, не сердись. Товарищи были из разных отделов. Картошечку отварили (демократично), балычок нарезали, небольшие сувениры заинтересованным лицам и главный презент — председательствующему…»

«Не было этого!» — громыхнуло в подъезде.

«А я что говорю? Я и говорю — не было, — пошел на попятную Бочугеров. — Простите великодушно. Совсем зарапортовался. Вот, заметьте, и Машу, святого человека, стал подозревать черт знает в чем…»

Он оторвался от батареи, отчего тело, ставшее сразу легким и неуправляемым, кинуло в сторону, ударило о стену и понесло, словно воздушный шар, на ступени.

Они, ступени, почему-то угрожали ему, Боргучерову, были почти одушевлены и надвигались стремительно, грозно, с неумолимостью захлопывающихся створок автобусной двери. В последний момент, как бы защищаясь, он успел выставить вперед ногу, и какая-то сила (возможно, общественность в лице непосредственно товарища Камышинского?) бережно подхватила его снизу и вознесла к лифту.

(Еще со времен своего безоблачного, полного мелкими пакостями, проделками и задорными пионерскими песнями детства Боргачуаров любил кино[3], и теперь ему представилось, что спас его никто иной, как флигель-офицер драгунского, ордена Кутузова второй степени двенадцатипалубного линейного корвета-эсминца Вячеслав Тихонов из «Максимки», и что сам он никакой вовсе не Барачургов и уж конечно не руководитель дважды краснознаменной трестовской бухгалтерии, а маленький беззащитный негритенок (с лиловой, само собой, кожей, розовыми пятками и шустрыми нахальными глазками) и радуется тому, что шлюпку подали вовремя, и трап спустили в самый раз, и склянки отбили, как полагается, и что офицер с осиной талией так неутомимо добродетелен, и что пуговицы на его белоснежном кителе блестят и застегнуты до самого верха, все до единой, а кортик — узкий, обоюдоострый кортик с медицинской чашей и змеей на рукоятке, — болтается на его боку, как лилипутский меч у пояса Гулливера.)

Кинематографическая поволока становится гуще и гуще, а сверху, снизу, справа и слева стягивается, стягивается мутная диафрагма. Зато те немногие предметы, что все же попадают в поле видимости, притягиваются взглядом, становятся необычайно выпуклыми, многомерными и в то же время непонятно-таинственными. Так, кнопка лифта, на которую нажал Богуврачев, сначала просто увеличилась в размерах (он обнаружил на ее черной поверхности отпечаток собственного большого пальца с жировыми отложениями на ребрах папиллярного узора), потом неуловимо преобразилась, обросла вспомогательными сенсорными переключателями и превратилась в приспособление, нажав на которое можно, было вызвать ядерную катастрофу (и он, успевший прошмыгнуть в кабину, обливаясь потом, возрадовался, что успел набрать номер этажа до того, как это могло бы угрожать человечеству), затем, претерпев очередное превращение, неизвестно каким образом вывернулись внутренности кнопки (она переместилась вместе с Багоречевым в кабину) и там, внутри, оказались: пружинка диаметром ноль, пять сотых миллиметра, цейсовский бинокль с накладными пилястрами в масштабе один к пятнадцати, сгусток пыли неизвестного происхождения и остатки шелухи от тыквенных семечек (ядра были сданы в спецмагазин в обмен на югославское кожаное пальто и ботинки фирмы «Саламандра» с усиленными супинаторами сорок третьего размера).