Опознание (главы из романа)

Нет, конечно же, нет — никакого моря, и ничего мне не кажется. Прямо перед собой — в зеркало — я вижу отражение его плеч, шеи, вот спина, перечеркнутая моей узкой, моей более смуглой рукой, повернутое в профиль родное лицо, уставшее, но счастливое. Его, Сережины, губы — губы моего мужа, отца моего ребенка. Они шепчут: «Саша, Саша, Сашенька!» — и с каждым «Сашенька» дышать становится все трудней, и слезы (разве не глупо?) текут по щекам, и где-то совсем рядом, за стеной, посапывает во сне Димка, наш сын.

Но это было потом.

Потом это было…

А накануне, во второй половине дня, сразу после планерки, когда управляющий трестом Дашков Олег Александрович, отпустив остальных, попросил ее задержаться и предложил — не приказал, а именно предложил, — срочно лететь в Москву, она, застигнутая врасплох, пулей выскочила из кабинета, сгоряча кинулась к юрисконсульту (совсем мальчишке, розовощекому, едва начавшему выбривать детский еще свой подбородок) и почти (почти) плача, скороговоркой — так, что и понять было трудно, — стала объяснять, втолковывать, что не может (ну никак не может!) ехать, потому что дел по горло, потому что отчет, потому что муж в командировке и, главное, Димка — беспомощный, как все мужики, четырехлетний Димка, — останется один, на произвол судьбы, в детском саду, в полной власти Зинаиды, и что некому, ну просто некому, забрать его домой, накормить, уложить спать, а наутро снова отвести в садик. Кто за нее это сделает? Друзья? Соседи? Знакомые? У них, между прочим, свои дети, свои проблемы, а у кого ни детей, ни проблем, те не очень-то спешат ими обзаводиться. Родственники? Нет родственников, нет (не вызывать же Кароянову Анну Игнатьевну — старшую сестру, проживающую за тридевять земель в колхозе «Путь Ильича» — у нее, кстати, свои дети, своя семья…).

Юрист — студент-практикант (говорят, сын плановика Говорова, устроенный папашей в трест на время преддипломной практики), — старается выглядеть уверенно, значительно, старше своего возраста. Слушает, не перебивая, кивает, соглашается и даже хочет немедленно звонить управляющему, чтобы «пресечь грубейшее нарушение КЗОТ», даже кодекс потрепанный вытаскивает из нижнего ящика стола, листает, в поисках нужной статьи, но она и без того знает, что не могут, не имеют права посылать в командировку без ее согласия, что у нее ребенок, «не достигший восьми», хотя и не грудной.

Консультант гнет свое:

«Не имеет значения. Раз вы не согласны, значит, и ехать не должны, закон есть закон, и никому не позволено…»

Дальше она не слушает, верней, не слышит. Разумеется, он прав, конечно, прав, однако — в тот момент поняла это окончательно и уже пожалела, что пришла, — сложность как раз с ее согласием, о нем речь, и она сомневается (уже не сомневается?), давать это самое согласие или отказаться, потому и прибежала, скорей за дружеским советом, участием, чем за юридической помощью. Ясно, что не по адресу — теперь ясно. Ведь она знает то, о чем юрисконсульт (человек случайный, временный, без году неделя в тресте) не догадывается и что прекрасно сознает она и управляющий тоже: не поедет в главк, не сможет доказать Климову, и не отменят поправку к плану, а значит, весь год врать, изворачиваться, делать вид, что все правильно, нормально, выступать на собраниях, болтать с трибуны, глядя в зал стеклянными глазами, в то время как в новом микрорайоне воздушным замком повиснет недостроенный комплекс «детсад — ясли», школа, семь жилых девятиэтажек и еще с десяток незавершенных объектов будут пугать прохожих своими голыми, как после артобстрела, каркасами. Чья вина? С кого спрашивать? С Дашкова? С заказчика? С бездельника Камышанского? Или, может, с папаши юриста этого, с бывшего зав пэпэо Говорова, с чьей легкой руки переиначили план? Так ведь с него, Говорова, уже не спросишь, подписал бумагу — и на пенсию, с грамотой и ценным подарком от благодарного коллектива, а вы расхлебывайте…

Вместо того, чтобы поблагодарить юриста, а может, подвинуть — молча! — телефон: «На, звони!» (и он бы позвонил, по глазам видно — позвонил бы), она стала тушить, что сама же и подожгла.

«Ни в коем случае», — сказала твердо, недавно освоенным тоном начальника отдела, и ему, видно, почудилось, что с ним говорят на кафедре — декан или, может, проректор по учебной части, — и дал себя знать рефлекс, благоприобретенный уже на первом курсе.

«Хорошо, как знаете, — и, разочарованно, пряча кодекс: — Напрасно вы так, закон на вашей стороне».