Опознание (главы из романа)

Вагон покачивало, бросало из стороны в сторону, скрипела деревянная обшивка, а человек, стоящий в узком пустом коридоре, все смотрел и смотрел в окно.

«Прочь сомнения, — повторял он словно заклинание, — прочь! Я не ошибся! Я должен был опознать преступника, должен! Гаврилов был там… Был? А если нет? Если и остальные ошиблись также, как ошибся ты? Кто дал тебе право выносить приговор, решать судьбу другого человека, о вине которого знаешь с чужих слов? Ведь ты его не видел?.. Если так, если, не дай бог, так, то чем ты лучше?..

А может, не поздно исправить? Отказаться? Выйти в Дебальцево (неслучайно, видно, задержался у расписания, запомнил, отметил про себя время прибытия на ближайшую станцию), выйти, пересесть на встречный поезд, а утром, уже сегодня утром…»

Ну, допустим, вернется. Что дальше? Что скажет следователю? Так, мол, и так, ошибся, дескать, прошу повторить опознание. Тут же спросят: «А вы уверены, что на этот раз не ошибетесь! А он что? Скажет — уверен? Но в том-то и дело, что уверенности нет, нет уверенности, не может он теперь сказать твердо, действительно помнит того человека или спутал, и ему только кажется, что у гнома-переростка, склонившегося надо рвом, было лицо Гаврилова? Даже наутро, когда вытащили из-под холодных, закоченевших за ночь тел с красной точкой меж ребер, из которой все еще сочилась кровь, даже тогда не смог бы описать полицая, добивавшего из карабина раненых…

«А если все же он? Если он?!»

«Тах-тах. Та-та-тах, — равнодушно стучат колеса поезда. — Та-тах. Та-та-тах…»

И кажется Кароянову, что с каждой истекшей секундой не приближается он к дому, жене и сыну, а удаляется от них, что до конца жизни суждено ему двигаться по замкнутому кругу своих сомнений, искать ответ, которого не существует… Кажется, что плывет он, плывет в реке времени, и быстрым течением относит его назад, под смертоносный визг свинца, к земляной насыпи, с которой в лицо двенадцатилетнего мальчика скатываются сухие и колючие комочки земли…

Вагон дернулся. Послышалось шипение тормозов.

Поезд подъезжал к станции.

Мишаня

Свой отзвук в воздухе пустом

Родишь ты вдруг…

А. С. Пушкин

1.

«Весь день его мыслями и поступками управляла какая-то злая сила: приближаясь к цели, он удалялся от нее; ища и утверждая истину, обманывался и обманывал; стремясь избежать противоречий, обрекал себя на сомнения, разрешить которые ему было не дано».

Поставив точку, Мишаня перечитал написанное, задумался, покусывая пластмассовый наконечник шариковой ручки.

Последнее, заключавшее текст слово показалось ему не совсем точным, и он вписал поверх зачеркнутого «не под силу». Вместо «злая» вставил «недобрая», но, поразмыслив, зачеркнул и его, заменив на более нейтральное — «темная».

«Так, вроде, лучше», — пробормотал он и в очередной раз пробежал предложение с начала и до конца, стремясь воспринять его во всей полноте и завершенности. В одном месте следовало исправить грамматическую ошибку, в другом не хватало запятой, чтобы уточнить смысл, привести его в соответствие с нечаянным, хрупким, пока еще только вызревавшим сюжетом.

Мишаня внес поправки, отодвинул черновик, сцепил замком руки и, глядя со стороны на неровные, испачканные пометками строчки, с удовольствием потянулся, хрустнув суставами.

Последний вариант его в общем-то устраивал. Можно бы, конечно, поработать еще, закрутить поэффектней, тонко намекнуть на символическое, чуть ли не зеркальное («Зеркальное — это хорошо, — подумал он, — зеркало вообще должно играть особую роль. Как обязательная деталь самого процесса опознания (или самоопознания?). Да, именно зеркало и еще какой-то повторяющийся набор предметов, стандартных ситуаций, объединяющих, ставящих героев как бы в равные стартовые условия — это обязательно»), намекнуть на зеркальное (вернулся он к прерванной мысли) отражение судьбы мужчины в судьбе мальчика, с которым столкнулся на улице возле прокуратуры («А может, лучше перенести встречу во времени, чтобы мальчик ждал его не после, а за несколько часов до опознания?») но — не начинать же сначала…

«Нет, пусть останется так, как есть», — решил Мишаня. Все еще, возможно, придется изменить, и тогда выйдет совсем другая история, и совпадение, кажущееся сейчас счастливой находкой, вовсе не понадобится, окажется ненужным, даже лишним.

Он вырвал из конца тетради чистую страницу, аккуратно переписал предложение набело и толкнул в плечо сидевшего впереди Василия.

— Тебе, — передал он сложенную вчетверо бумажку.

Внизу, на кафедре, под спускающимися амфитеатром рядами столов, немолодой тучный кандидат наук с круглым лунообразным лицом и короткими, словно игрушечными ручками продолжал читать лекцию.

Слушать было скучно, но и торопить Василия Мишаня не хотел (надо было дать ему время не только прочесть написанное, но и по достоинству это написанное оценить).

Он вздохнул, подпер кулаком щеку, прикрыл глаза.