Определенно голодна

Пока мариновалась вырезка, я отправилась прогуляться по Нижнему Манхэттену с обрезками кожи и мобильником, который купила специально для связи с Эндрю. Я завернула его в кухонное полотенце, сунула в бумажный пакет и разбила молотком на куски. После чего отправилась разбрасывать осколки в разных местах. Кожу выбросила в мусорные контейнеры на задворках всяких ресторанов Маленькой Италии и Чайна-тауна. В качестве крайней меры предосторожности я отнесла свое мужское пальто в благотворительный фонд на Восьмой авеню в Челси. И все это я проделала исключительно из уважения к безвременной (и такой неоднозначной) смерти Эндрю Готиена. Несколько дней спустя в «Нью-Йорк таймс» я прочитала его некролог. Оказалось, что Маккензи — мальчик, а Райан — девочка. Сумма страховки Эндрю была поистине восхитительной, а образование близнецов финансировал траст. Чего еще желать!

Так я стала серийным убийцей. Для того, чтобы так называться, как известно, нужно убить как минимум трех человек за определенный промежуток времени, причем не одновременно, конечно, а последовательно, но все эти критерии давно устарели. В две тысячи восьмом году ФБР пересмотрело их и постановило квалифицировать убийства как серийные, исходя из двух последовательных событий, разделенных каким-либо временны́м промежутком. Мне кажется, меньше уже невозможно. Но так как сейчас я нахожусь среди женщин в униформе всех оттенков серого и одного — бледно-оранжевого и считаюсь одной из них — таких же убийц, поджигательниц, воровок, наркодилерш, хакерш и мошенниц, то количество тех, кого я убила, вообще ни для кого не имеет никакого значения, кроме моих любезных аспирантов, изучающих когнитивные и поведенческие функции. Ну и кроме вас, конечно, мои читатели.

Серийный убийца несомненно отличается от массового или спонтанного. Тем более последнее определение уже давно не используется в качестве термина. Так могут назвать человека, который совершил убийство в состоянии аффекта. Массовый же убийца совершает преступление, лишая жизни двух и более людей единовременно в ходе одного события. Лиззи Борден, к примеру, хоть и была оправдана, но все же, скорее всего, совершила массовое убийство. (И пока я считаю, будто нам нужны как можно более скачущие рифмы для вдохновения женщин-убийц, конкретно убийство вообще не стоит рифмовать ни с чем. Лиззи не саданула своего папашу сорок раз и не грохнула мамашу сорок первым ударом. Ударов было всего около десяти ему и примерно двадцать — ей. Гипербола детства даже в этом.)

Лично я никогда не смогла бы стать массовым убийцей. Во-первых, это бестактно. Массовое убийство относится к серийным примерно как «Макдоналдс» к мишленовскому заведению. И тут, и там подают рубленую говядину, но если в одном она неразборчива и вездесуща, то в другом — это плотское наслаждение. И вопрос даже не в количестве. Массовый убийца не имеет привязанностей, серийный же налаживает личные отношения со своими жертвами. Даже колумбийские снайперы Джон Аллен Мухаммад и Ли Бойд Малво убивали, исходя из личных отношений с жертвами. Возможно, не непосредственно с каждой жертвой, ведь они все же были снайперами, но со всем округом Колумбия, который целиком превратился в их жертву. Поэтому, как мне кажется, такие массовые убийцы выставляют серийных психопатов в отвратительном свете. Ведь для нас самое важное в этом акте — искусство. Да, убивая Джованни в декабре двухтысячного года, я действовала в безрассудной спешке и была несколько растерянна. Никаких планов — исключительно интуиция: случайно нажатая педаль газа, хруст костей и почти мгновенный переход от радостной жизни к скользкой смерти. Ни у него, ни у меня не было даже доли секунды для того, чтобы обдумать последствия этой автомобильной аварии, которые стали и воплощением убийственного случая, и исполнением тайных желаний, и ошибкой Фрейда, возведенной в крайнюю степень. После этого я и почувствовала внутри себя острые шорохи, зудящие покалывания, сродни влюбленности. Конечно, меня напрягало и тревожило осознание того, что я совершила. Нет, это нельзя назвать чувством вины, по крайней мере не чувством того, что я называю «виной». Это был скорее всепроникающий страх, что меня могут раскрыть, и еще, возможно, страх, что я больше никогда не сделаю этого. Несформулированное удивление оттого, что, убив мужчину и смирившись с этим убийством, я оказалась в некоем бесформенном, лишенном морали пространстве. Зудящие покалывания, острые шорохи исчезли первыми.

Со временем улеглась и тревога. Воспоминание поблекло. Пару лет спустя я поняла, что довольно успешно справилась с этой влюбленностью. Я жила своей жизнью, без Джованни, и у меня на самом деле было все прекрасно. Я совершенно не скучала по нему, но при этом он мне нравился как никогда. Кажется, я даже любила его. Так, как могла любить кусачий свитер, который мне слишком уж к лицу и потому выбросить его невозможно. И всякий раз, надевая его, я получаю восторженные взгляды и комплименты, а снимая, расчесываю тело до крови.