Определенно голодна

Когда читатель открывает газету или журнал (или загружает окошко в браузере), чтобы прочитать в обзоре о новомодном ресторане, он даже не представляет, сколько работы проделано для того, чтобы это было написано. Ему кажется, будто быть ресторанным критиком легко, он думает, что это очень гламурно, волнующе и восхитительно — получать деньги за то, что ешь! Иногда так и есть. Редко, но все же это случается: ты получаешь золотой билет Вилли Вонки и незабываемые впечатления. Тогда можно перекатывать во рту это маслянисто-сливочное, острое, пикантное искусство и чувствовать, как пульсируют сосочки на языке, подобно нежному сердцу певчей птички. Иногда — крайне редко — можно наткнуться на абсолютное совершенство и встретить просто запредельную еду. И в такие моменты я чувствую себя необъяснимо счастливой, точно шлюха, чей кавалер оказался одновременно красив, здоров, одарен, чувственен, щедр и придерживается принципов равноправия.

Но по большей части мне приходится есть тщательно составленные блюда, которые отдают эгоизмом и претенциозностью, от которых начинает тошнить, если съесть чуть больше, чем нужно. Люди в большинстве своем обыкновенные идиоты. И кулинарного критика от дилетанта отличает не просто превосходный вкус. По улицам Нью-Йорка ходят легионы превосходных гурманов. И не просто способность хорошо писать — мир полон людьми, которые умеют создавать тонкую и прочную, точно шелковые нити, прозу. То, что делает кулинарного критика поистине великим — а я великий кулинарный критик, один из величайших, такой, что многие другие хваленые критики могут смело поцеловать меня в задницу, — это готовность выполнять тяжелую работу по дегустации блюд по собственной воле, фиксировать свои соматические впечатления и переводить их в легкую прозрачную прозу. От природы эти навыки далеко не всегда сочетаются в одном человеке. Ведь сфера физических переживаний часто остается невыразимой, а способность складывать слова, наоборот, требует ясности и выхода вовне. Но если вдруг у вас есть способность сочетать в себе плотское и лингвистическое, значит, вы обладаете задатками великого кулинарного критика. Это редкая порода. Поклоняйтесь нам.

За десять недель отпуска я закончила довольно отточенный черновик «Ненасытных» и передала его своему издателю. Обожаю это ощущение удовлетворения после отправки рукописи — радость вперемешку с тревогой. От меня здесь уже ничего не зависит — я закончила свою часть работы, приложила руку к успеху своего детища, остается только надеяться, что оно не подкачает и сделает все, к чему я его готовила. Естественно, я считала, что книга получилась просто отличной.

Я встретилась с редактором «Еды и напитков» Хлоей Джеймс, чтобы обсудить мое возвращение после длительного творческого отпуска. Октябрьское небо сияло тем оттенком синего, который внушал исключительный оптимизм — в этом и состояла главная ирония. Я пришла в офис ровно к назначенной на десять часов утра встрече. Хлоя уже сидела за своим столом и выстукивала что-то на клавиатуре длинными ногтями, похожими на дешевые каблуки. Заметив меня, она подняла глаза и жестом пригласила сесть в кресло напротив.

Мы завели с ней светскую беседу, этакий словесный вальс, который вежливые люди танцуют в качестве прелюдии к важному разговору. Хлоя поздравила меня с окончанием работы над рукописью. Я поблагодарила Хлою за то, что позволила мне спокойно окончить ее, не прерываясь на журнальные колонки. Хлоя ответила, что рада, что журнал смог удовлетворить мою просьбу. И тут улыбка застыла на ее лице, превратившись в гримасу.

— Дороти, — сказала она. — Ты знаешь, что этот год выдался очень тяжелым для журнальной индустрии.

— Этот год выдался тяжелым для всех, Хлоя, — ответила я.

— Да, верно, — подтвердила она. Я пристально посмотрела в ее глаза. Она сглотнула. — Мы в нашем журнале проводим некоторую реструктуризацию.

Лицо ее при этих словах оставалось бесстрастным. Она взглянула на свои ладони. Большой палец ее левой руки буквально впился в обручальное кольцо на безымянном. Я заметила, что ее маникюр выглядел далеко не так блестяще, как обычно.

Финансовый кризис две тысячи восьмого года тяжело ударил по всем печатным СМИ: за десять месяцев более сорока пяти тысяч человек потеряли работу. До меня дошли слухи, что за те десять недель, пока я писала свою книгу, трех знакомых авторов уволили из журналов «Роллинг стоун», «Нью-Йорк таймс» и «Элль». Только один из них стал редактором какого-то сайта, где, насколько я знала, публиковали в основном картинки кошечек и какие-то безграмотные штуки, написанные заглавными буквами. Оставшиеся двое подумывали вернуться в городки на Среднем Западе, откуда они были родом. Еще какой-то десяток лет назад влажные и готовые ко всему бедра нью-йоркских СМИ нынче оказались накрепко стиснуты. Нью-йоркские СМИ образца две тысячи восьмого стали мрачными суками.