Оптина Пустынь и ее время

Много мне рассказывала дивного из своей жизни раба Божия Вера, но не все поведать можно даже и своим запискам: живы еще люди, которых может задеть мое слово...

В молчании еще никто не раскаивался: помолчим на этот раз лучше!...

Пошел я провожать Веру с ее Сержиком через наш сад по направлению к монастырской больнице. Это было в день их отъезда из Оптиной. Смотрю: идет к нам навстречу один из наиболее почетных наших старцев, отец А., живущий на покое в больнице. Подошли мы под его благословение; протянул и Сержик свои ручонки...

— Благослови, — говорит, — Батюшка!

А тот сам взял да низехонько, касаясь старческой своей рукой земли, и поклонился в пояс Сержику...

— Нет, — возразил Старец, — ты сам сперва благослови!

И, к общему удивлению, ребенок начал складывать свою ручку в именословное перстосложение и иерейским благословением благословил Старца.

Что-то выйдет из этого мальчика?»386.

Таким вопросом заканчивает Сергей Александрович Нилус свою запись 1909 года. И вот, спустя полвека, на этот вопрос судил Господь явиться ответу. Узнав, что составляется книга об Оптиной, одна истинная раба Божия прислала свидетельство своей веры и этим снова пролила свет о «невидимой» Руси нашей, находящейся под видимым игом безбожья. По своему складу души уже покойная Наталия Владимировна Урусова387 была глубоко верующей, цельной и любящей натурой, настоящей христианкой; матерью сыновей-мучеников. Ее повесть написана кровью. Господи, благослови.

«Когда мои сыновья были в 1937 г. арестованы и по сообщению ГПУ были высланы на 10 лет без права переписки, то о моем материнском горе и говорить нечего. Много, много горьких слез пролила, но ни единой даже мимолетной мыслью не роптала, а искала только утешения в Церкви, а оно могло быть только в катакомбной Церкви, которую я везде искала и милостью Божией всегда находила очень скоро; и горе свое изливала истинным — Богу угодным — священникам, которые там совершали тайные богослужения. Так было, когда после ареста сыновей я из Сибири уехала в Москву. Сестра моя, которая, к ужасу моему, признавала советскую Церковь, не была арестована, несмотря на то, что была фрейлиной. Она мне указала на одну бывшую нашу подругу детства, с которой она расходилась в вопросах Церкви, так как та принимала горячее участие в тайных богослужениях. Меня встретила эта дама и другие члены этой тайной Святой Церкви с распростертыми объятиями. Жить в Москве я не имела права и поселилась за 100 верст, в городе Можайске... Абсолютно без денег, я взяла патент на право продажи искусственных цветов на московском базаре. Мне разрешалось проживать у сестры не более одних суток, но мне помог дворник. Все дворники назначались от ГПУ для доклада обо всем, что делалось в доме. Дворник того дома жил в сыром подвальном помещении с семьей крайне бедно. Он пришел ко мне и спросил:

— Хочешь ли ты, чтобы я тебе помог? А ты помоги мне! Я обязан по приезде кого-нибудь немедленно сообщать, а ты приезжай и живи хоть по две недели, да сколько хочешь, а я сообщать не буду. Если же придут с обыском или проверкой, то покажу, что ты приехала сегодня утром; а ты мне помогай понемногу от продажи своих цветов.

Я, конечно, согласилась, и так оно и было до 1941 г., когда неожиданно немцы перешли границу, и в тот же день никому, кроме, конечно, слуг сатаны, не был разрешен въезд в Москву. И так, проживая у сестры подолгу, я посещала все богослужения, которые производились у частных лиц в разных районах Москвы. Был у нас священнослужителем и духовником о. Антоний, уже немолодой иеромонах. Постоянно слышу:

— Как велит старец; что скажет старец и т. д.

Я спросила отца Антония, где могла бы я увидеть этого старца, чтобы излить свое горе и получить утешение? Когда о нем упоминали, то с необычайным благоговением, и называли святым необычайным.

— Нет, — сказал о. Антоний, — этого никак нельзя, и все, что вам потребуется от него, я буду ему передавать.

В 1941 г. в Можайске я познакомилась с одной дамой, высланной из Москвы за арест мужа и единственной дочери. Она оказалась тоже членом катакомбной Церкви и была с самых первых лет священства Старца его духовной дочерью. Она мне сообщила, что Старец (имени не называла) живет сейчас в деревне в двух верстах от Можайска, и она тайно посещает его богослужения. На мой вопрос, нельзя ли ей попросить его принять меня, она ответила:

— Нет, это невозможно, все молящиеся лишены этого, так как ГПУ его 25 лет разыскивает, и он переходит по всей России с одного места на другое, будучи Духом Святым, как видно, оповещаем, когда надо уйти.

Конечно, я скорбела, но делать было нечего.

День Св. Троицы в том году был 7 июня. Как ничего не бывает случайным, так было и тут: я не могла быть в Москве и с грустью сидела вечером накануне одна у себя в комнате. Слышу легкий стук в окошко: взглянула и поразилась. Стучит немолодая монахиня, одетая по-монашески, несмотря на строжайшее запрещение носить такую одежду. Дело было под вечер. Я отворила дверь, и она вошла ко мне со словами: