Оптина Пустынь и ее время

— И в своих молитвах поминайте “блаженного схиархимандрита Варсонофия”. Но только три года поминайте его блаженным, а потом прямо “схиархимандрита Варсонофия”. Сейчас он среди блаженных... Ищите во всем великого смысла. Все события, которые происходят вокруг нас и с нами, имеют свой смысл. Ничего без причины не бывает... Вот для меня великая радость — это ваше посещение. Я был скорбен и уныл. Все приходят люди с горестями и страданиями, а вы имеете только радости. Это посещение Ангела... Сейчас у меня много посетителей, я не могу вас как следует принять. Идите сейчас домой и приходите к шести часам вечера, когда начнется всенощная и все монахи уйдут в церковь. Келейника я своего тоже ушлю, а вы и приходите, пускай другие молятся, а мы здесь проведем время.

Благословил нас, и мы опять разошлись: я пошел через Скит, а жена — через наружное крылечко.

Когда отзвонили ко всенощной, я с женой отправился в Скит. Дверь в доме Старца была заперта. Я постучал, и открыл ее мне сам о. Нектарий. Потом он впустил жену и посадил нас опять вместе в исповедальной комнате.

— Пришли ко мне молодые, и я, как хозяин, должен вас встретить по вашему обычаю. Посидите здесь немножко.

Сказав это, Старец удалился. Через некоторое время он несет на подносе два бокала с темною жидкостью. Поднес, остановился и, поклонившись нам, сказал:

— Поздравляю вас с бракосочетанием, предлагаю вам выпить во здравие.

Мы с недоумением смотрели на Старца. Потом взяли бокалы, чокнулись и стали пить. Но, пригубив, я тотчас же остановился, и моя жена также. Оказалось, что в бокалах была страшная горечь. Я говорю Батюшке:

— Горько.

И моя жена также отвернулась. И вдруг это самое, мною произнесенное, слово “горько” меня ошеломило, и я представил, как на свадебных обедах кричат “горько”, и рассмеялся. И Батюшка прочитал мои мысли и смеется.

— Но, — говорит, — хотя и горько, а вы должны выпить. Все, что я делаю, вы замечайте, оно имеет скрытый смысл, который вы должны постигнуть, а теперь пейте, — и мы с гримасами, подталкивая друг друга, выпили эту жидкость.

А Батюшка уже приносит раскрытую коробку сардин и велит всю ее опустошить. После “горького” мы вкусили сардины, и Батюшка все унес. Приходит снова, садится против нас и говорит:

— А я молнию поймал. Умудритесь-ка и вы ее поймать. Хочешь, покажу?

Подходит к шкафу, вынимает электрический фонарик, завернутый в красную бумагу, и начинает коротко зажигать, мелькая огнем.

— Вот это разве не молния! — и он, улыбаясь, положил фонарик в шкаф и вынул оттуда деревянный грибок, положил его на стол, снял крышку, высыпал оттуда золотые пятирублевые и говорит:

— Посмотри, как блестят! Я их вычистил. Здесь их 20 штук на 100 рублей. Ну, что? Посмотрел, как золото блестит, ну и довольно с тебя. Поглядел, и будет.

Собрал опять монеты и спрятал. И еще Батюшка кое-что говорил. Потом он опять вышел. Смотрим, снова несет нам два больших бокала, на этот раз со светло-желтой жидкостью, и с той же церемонией и поклоном подносит нам. Мы взяли бокалы, смотрели на них и долго не решались пить. Старец улыбался, глядя на нас. Мы попробовали. К нашей радости, это было питье приятное, сладкое, ароматное, мы с удовольствием его выпили. Это питье было даже немного хмельное. На закуску он преподнес шоколаду «Миньон», очень жирного и очень много, и велел все съесть. Мы пришли прямо в ужас. Но он сам подсел к нам и начал есть. Я посмотрел на Батюшку и думаю: “Как это он ест шоколад, а ведь по скитскому уставу молочное воспрещается?” А он смотрит на меня, ест и мне предлагает. Так я и остался в недоумении. Он велел нам обязательно доесть этот шоколад, а сам пошел ставить самовар...

В 11 часов отец Нектарий проводил нас до наружного крыльца и дал нам керосиновый фонарик, чтобы мы не заблудились в лесу, а шли бы по дорожке. При прощании пригласил на следующий день в шесть часов. Кругом в лесу стояла тишина, и охватывала жуть. Мы постарались скорее добраться до гостиницы. Богомольцы шли от всенощной, и мы вместе с ними, незаметно, вошли в гостиницу.

На следующий день мы опять, в шесть часов вечера, пришли к Батюшке. На этот раз келейник был дома, но Батюшка не велел ему выходить из своей келлии. Батюшка опять пригласил нас вместе в исповедальню, посадил и стал давать моей жене на память различные искусственные цветочки и говорит при этом:

— Когда будешь идти по жизненному полю, то собирай цветочки, и соберешь целый букет, а плоды получишь потом.

Мы не поняли, на что Батюшка здесь намекает, ибо он ничего праздного не делал и не говорил. Потом он мне объяснил. Цветочки — это печали и горести. И вот их нужно собирать, и получится чудный букет, с которым предстанешь в день судный, и тогда получишь плоды — радости. В супружеской жизни, далее говорил он, всегда имеются два периода: один счастливый, а другой печальный, горький. И лучше всегда, когда горький период бывает раньше, в начале супружеской жизни, но потом будет счастье.

Потом Батюшка обратился ко мне и говорит: