Оптина Пустынь и ее время

— Иди, иди скорей сюда, давно ли приехала-то?

Я подбегаю к нему под благословение и отвечаю:

— Только сейчас, Батюшка, приехала, да вот и тороплюсь сюда к вам.

— Ведь у тебя здесь родные, да, да? — спрашивает о. Анатолий.

— Нет, Батюшка, у меня родных нигде нет, не только здесь, — отвечаю я.

— Что ты, что ты, ну пойдем-ка сюда ко мне, — и о. Анатолий, взяв меня за руку, ввел к себе в келлию.

Келлия его была необычайно светла, солнце ее всю заливало своим ярким светом. Здесь Батюшка сел на стул около икон, а я встала пред ним на колени и стала рассказывать ему о своей жизни. Долго рассказывала я, а Батюшка в это время или держал меня руками за голову, или вставал и ходил по комнате, или уходил в другую комнату, как бы чего ища, и все время тихонько напевал: “Пресвятая Богородице, спаси нас”. Когда я окончила свою повесть, Батюшка ничего определенного не сказал, что надо делать мне дальше, а на вопрос мой, когда он может исповедовать меня, он сказал, что сейчас же. Тут же произошла и исповедь — сначала по книге, а потом так. Но что это была за исповедь! Ничего подобного раньше я и представить себе не могла. Ведь я не исповедовалась и не причащалась уже восемь лет. Теперь я, по неведению своему, не думала, что надо все так подробно говорить, я поражалась, когда сам Старец задавал мне вопросы, вынуждая меня отвечать на них, и тем самым произносить грехи своими устами. Исповедь окончилась. Молитву разрешительную он прочел, но велел пойти еще подумать, не забыла ли еще чего, и в два часа опять прийти к нему на исповедь. При этом он дал мне несколько книжечек и отпустил меня. Пришла я в номер свой, как говорят, сама не своя, и стала все вспоминать с самого начала. И тут только подумала я, как странно встретил меня о. Анатолий, словно мы были давно знакомы.

В 12 часов была обедня. Отстояв ее, я опять пошла к о. Анатолию. Сказала ему кое-что из того, что припомнила; но он опять велел подумать и вечером после вечерни еще прийти на исповедь. Видно было, что он что-то знал, чего я не говорила, но и вечером я не вспомнила и не сказала того, что было нужно. От о. Анатолия я отправилась в Скит к о. Нектарию, чтобы принять только благословение. Но как только увидела я его, так сразу почувствовала, что он мне роднее, ближе. Тихие движения, кроткий голос при благословении: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа” — все у него так священно. Келейник о. Стефан провел меня в келлию к Батюшке. Я не могла удержаться, чтобы не рассказать ему о своей жизни и о цели поездки. Батюшка все время сидел с закрытыми глазами. Не успела еще я окончить свой рассказ, как к Батюшке постучался его келейник и сказал, что пришла братия к Батюшке на исповедь. Батюшка встал и сказал мне:

— Вы придите завтра часов в шесть, и я с вами смогу поговорить часа два. Завтра я буду посвободнее.

Я приняла благословение и ушла. В 12 часов ночи началась полунощница и утреня. Я все это простояла. После утрени говеющим читали правило. Обедня должна быть в пять часов. После правила я пошла в номер немного отдохнуть, так как сильно устала: во-первых, от бессонной ночи в поезде, а во-вторых, от всех волнений, пережитых за день. Ни звона к обедне, ни стука в дверь будильщика — ничего не слыхала я, и когда проснулась и побежала в церковь, то там в это время только что причастились, и Св. Дары уносили в алтарь. Ах! Как страшно мне стало в эту минуту, и я, стоя на паперти, горько заплакала. Тут только я вспомнила, что приехала говеть без должного к сему подготовления... Тут я почувствовала, что Господь Сам показал на деле, что нельзя к этому великому Таинству приступать небрежно, не очистив себя и духовно, и телесно. Весь день плакала я, несмотря на то, что это был день Светлого Христова Воскресения. Днем я пошла к о. Анатолию со своим горем и спрашивала, можно ли причаститься на второй или третий день праздника? Но о. Анатолий не позволил, а посоветовал поговеть в Москве на Фоминой неделе. На мои вопросы о дальнейшей жизни о. Анатолий отвечал уклончиво: то говорил, что хорошо сделаться доброю матерью чужим детям, то говорил, что лучше этого не делать и жить одной, так как в противном случае будет очень трудно. Затем Батюшка посоветовал мне со своими вопросами обратиться в Москве к указанному им старцу Макарию и все, что он посоветует, исполнить. Так на этом беседа была окончена. Вечером я пошла к о. Нектарию. Там три приемные были заняты народом. Ровно в шесть часов Батюшка вышел на благословение. Я стояла в переднем углу во второй комнате. Батюшка, по благословении всех возвращаясь из третьей приемной, вторично благословил меня и тут же, обратясь к прочим, сказал:

— Простите, сегодня я не могу принять, — и сам пошел к себе в келлию.

Я за ним. Народ стал расходиться. Долго разговаривала я с Батюшкой. Батюшка сказал мне: