Opus Dei. Археология службы

С одной стороны, цель добродетели состоит в самой ее дельности, но с другой, поскольку она является формой хабитуса, она с необходимостью относится к природе субъекта, с которой она должна сообразовываться. Выражение «дельный хабитус» кажется противоречивым само по себе, поскольку отсылает сразу и к онтологии (хабитус), и к практике (дельность). Добродетель есть то, посредством чего бытие делается неопределенным [si indetermina] в практике, а действие субстанциализируется в бытии (или, говоря словами Аристотеля, то, благодаря чему человек «становится благим», является тем же самым, благодаря чему «он хорошо делает свое дело»).

В этом отношении определение добродетели представляет собой почти полную аналогию замкнутому кругу, которым характеризуется действительность officium. Священник должен исполнять свою служебную обязанность, поскольку он есть священник, но он есть священник, поскольку исполняет свою служебную обязанность. И подобно тому, как субъект литургического акта не является настоящим субъектом, но движим Христом ex opere operato, субъект добродетельного акта движим дельным хабитусом – поэтому Фома может писать, что в добродетели «Бог совершает в нас без нас (Deus in nobis sine nobis operator: ibid.)».

Поэтому неудивительно, что в лице священника добродетель и обязанность образуют устойчивую констелляцию. По этой причине уже начиная с Амвросия трактаты об обязанностях священника также являются трактатами о добродетелях священника. Как обязанность, так и добродетель оказываются замкнутыми в одном и том же круге: благой (добродетельный) является таковым, потому что действует благим образом, и он действует благим образом, потому что он благ (добродетелен).

8. Решающим местом, где добродетель и обязанность вступают на порог неопределенности, является теория religio. Здесь, в определении status religionis[209] как добродетели, литургическая традиция officium и традиция моральных трактатов о добродетели объединяются в фигуре такой добродетели, чьим сущностным содержанием оказывается долг, и в фигуре такого officium, что во всех смыслах предстает как некая добродетель.

Давайте рассмотрим рассуждение о religio в Сумме, где «религия» приводится в числе «добродетелей, связанных со справедливостью» (S. th. IIa IIae, qu. 81, art. 8). Фома начинает с короткого анализа двух этимологий этого термина – исидоровской (восходящей к Цицерону), выводящей его из relegere (religiosus a religione appellatus, qui retractat et tamquam relegit ea quae ad cultum Domini pertinent[210]), и августиновской, из religare (a religando, ut Augustinus: religet nos religio uni omnipotenti Deo[211]). В обоих случаях религия обозначает особое и исключительное отношение человека с Богом (religio ordinat hominem solum ad Deum [212]– ibid., art. 1).

После чего в разделе 2, чтобы ответить на вопрос, является ли религия добродетелью, впервые формулируется сущностное отношение между добродетелью и долгом. Если добродетель, согласно аристотелевскому определению, «есть то, что делает благим обладающего ей и делает благим его дело [virtus est quae bonum facit habentem et opus eius bonum reddit]», тогда всякое благое действие с необходимостью будет принадлежать добродетели. И поскольку совершенно очевидно, что воздавать кому-то должное (reddere debitum alicui) есть благо, религия, заключающаяся в воздавании Богу причитающихся ему почестей (reddere honorem debitum Deo), является добродетелью par excellence.

На возражение о том, что добродетель предполагает свободную волю, а не обязательство вроде того, каким определяется служение, которое человек должен Богу, Фома отвечает, что «раб точно так же может делать то, что он должен своему господину, добровольно, тем самым превращая необходимость в добродетель [et sic facit de necessitate virtutem]; таким же образом совершение для Бога причитающейся ему службы [debitam servitutem] может быть актом добродетели». И поскольку «религия совершает то, что прямо и непосредственно направлено к божественному почитанию», она «превосходит все другие моральные добродетели [praeminet inter alias virtutes morales]» (ibid., art. 6).