Opus marginum

Всю ночь в палате не гас ночник. Декарт водрузил пачку на свой живот и перелистывал тетрадку за тетрадкой, сбрасывая прочитанные на пол. Кот просыпался несколько раз, но Декарта не тревожил — вовины горящие глаза в красновато тусклом свете просто вампирели. Успокоился он только к подъему, отказался идти на завтрак и провалялся на шконке до самого вечера. Кот пытался писать, но оставалось только ощущение «испачканности в литературе». Декарт еще несколько раз перелистывал тетрадки и чуть не плакал. Как-то раз Кот сидел возле ординаторской, когда родственники привезли какого-то трясущегося старичка, еле стоящего на ногах. Из разговоров сестер он уловил, что это знаменитый ученый, получивший крутейшую западную премию и прошедший две недели банкетов. Академика бросили под капельницы, и Кот думать о нем забыл. Декарт уже пришел в себя, и они проводили вечера за чифирком, философствуя о жизни. Точнее, о смерти. Володя был абсолютно уверен, что спрыгнуть с иглы не получиться, а Кот не видел смысла продолжать трезвую жизнь. Тема «прогулов на кладбище», бесполезности и бренности мазохистически грела обоих. И было у них еще одно маленькое общее.

— Я не хочу уходить в «никуда», я написал много прекрасных текстов —текстов, которые замылила бездарная штампованная сволочь. У меня нет Маргариты, чтобы топить камин и утешать мои амбиции. Но, в то же время, не пропала вера, что я не просто испоганил гектары бумаги. Недавно я отправил лучшее уважаемому мастеру, он сулил рецензии и публикации. Мне нужно только «ДА» от русской литературы — больше ничего, — Кот расхаживал по забычкованной курилке, все больше импульсируя. — На моем трупе не должно быть ссадин — только следы от поцелуев, кинэд Рембо был чертовски прав!!! Если литература скажет мне «НЕТ», я отвечу ей тем же — посмотрим, кто из нас больше утратит. Она, забывчивая сука, много раз теряла своих детей и теперь шляется, как ущербная, облизывая случайно нажитых ублюдков, не получая взамен ответной ласки. Я, как родной сын, просто отрекусь от нее, и пусть только посмеют называть меня русским поэтом. Пусть зовут меня просто Котом…

Он харкнул в раковину сукровицей и с хрустом отломил гусёк.

— Тебе-то чего кипятиться? — Декарт отстраненно смотрел в зарешеченное окно. — От твоих стихов мир не изменится, прости. А вот в тетрадках под моей шконкой — новейшие математические модели, которые еще лет пятнадцать назад могли перевернуть мир. Какие-то недоноски ради своей задницы замедлили развитие. Зато ускорился я. Зойка меня закопает, и ни один ученый не вспомнит о Воване. У меня нет ни одной опубликованной работы, кроме трех, нужных для защиты. А эти тетрадки она просто выбросит. Так, наверное, и надо.

В этот вечер Декарт впервые вылез в телевизионку. В вечерних новостях мелькали войны, фестивали, спортивные поражения… и вдруг внезапно выплыло благообразное сальное лицо старикана из 13 палаты. «Российская наука в очередной раз доказала, что равных ей в мире пока нет. Академик Шнеерсон смог совершить прыжок в будущее, математически обосновав…». Декарт рванулся к телевизору и сорвал его с кронштейна. Кот еле успел остановить его, иначе монитор совершил бы стремительный полет в стену. Володя зло огрызнулся и мрачно побрел в палату. До Кота что-то стало доходить. Догнав соседа, он посмотрел ему в глаза:

«Все?».

Декарт обреченно кивнул.

— Я написал отказ — завтра ухожу. Незачем уже здесь воздух коптить. У меня спрятано в духовке — на передоз хватит.

Кот первый раз согласился с суицидником. Он, всегда супероптимистично смотревший на жизнь, столько раз вступал в эти споры, отчаянно доказывая необходимость существования, грозил божьей карой, рисовал жалкие портреты самоубийц. Но сейчас он почувствовал, что Декарт абсолютно прав и логичен.

Кот не спал всю ночь — ему грезились кровавые ванны, высунутые языки, выпученные бельма и прочие последствия самострелов и отравлений. Ворочался и Декарт. Часов в пять утра они вместе пошли в туалет покурить. В кабинке кто-то кряхтел. Шпингалет щелкнул, и из-за двери показалась взъерошенная голова академика. Кота всего парализовало, хотя он уже все просчитал. Шнеерсон покашливая, наклонился над соседней раковиной. Декарт спокойно взял газовый ключ, стоявший в углу. Кот отвернулся, и только противный хруст и огромное зеркало, превращенное в красный апофеоз супрематизма, подтвердили правоту этого мира. Кот ушел в тот же день и, купив десяток аптечных флаконов, срывал со стены дипломы и жег свои рукописи. Осознание предательства и, одновременно, красоты этой жизни ослепляло его. Теперь он стал абсолютно свободным, и никакая литература не сможет помешать ему быть поэтом. Резьба сорвана, каноны деформированы. СВОБОДА. «Свой бог даст», разложилось в пьяном филологическом мозгу. «Свой бог».

Прививка от бешенства