Opus marginum

— Оставишь? — рядом с перевернутым ведром, подпиравшим котовы свесполоснутые ягодицы, характерно по-зековски присел шрамолицый шатен в надколотых очках и трусах с математическими формулами. — Жена завтра привезет — сегодня сутки на работе. Коту было абсолютно перпендикулярно на него, окурок, конопатый нос и завтрашнюю жену. Хотя то, что к этому опустившемуся созданию еще кто-то ходит, заботится, любит, — вызвало абсурдную зависть. Кот, оклеивший дипломами, грамотами, благодарностями все стены своей коммуналки, фотографиями своих сексуальных побед всю дверь вокруг дартсового круга, а своими книжками заставивший самую почетную полку был точно уверен, что, кроме пары смс-ок типа «как ты?», «где ты?» за 14 дней, к которым приговорил его лечащий, никакой другой информации или помощи ожидать и не сметь. Да пока и не хочется. Пролонгированный суицид, начинавшийся, как опыт расширения сознания, стал не просто образом жизни, — опущенное состояние, легкость от безответственности (день прошел и хер с ним) складывались порой в восхитительное ощущение псевдосвободы, о неполноте которой напоминали неоплаченные квитанции квартплаты и штрафов и отсутствие зубной пасты. Рядом по коридору слонялись такие же шарнирные птеродактили, которые были социально в разы выше Кота — у них были семьи, они были хорошими водителями, электриками или инженерами и по выписке стремились на работу, которую с легкостью находили. А Кот, когда-то учивший детей литературе, по новым законам потерял квалификацию. Как будто его талант детского сталкера по лабиринтам Достоевского или внимательного детализатора Чехова до каждой вишневой косточки как—то зависел от аттестационных комиссий или заматеревших теток с тугими пучками, до сих пор проповедующих лучи в темном царстве. А еще, он обладал самым ненужным даром на свете — писал стихи. Плохое зрение и сломанная ключица не давали ему социализироваться по-другому, и от того перерывы между клиниками были непродолжительными — благо, побухать с Котом находилось немало желающих. Ему просто, говоря по-платоновски, некуда было жить. Вокруг возникало все больше «неинтересов». Новочитанные тексты воняли столичной местечковостью, неприкрыто вскрывали пережеванность пережеванного или выпирали натужным конструированием. Кот называл это поэтической пазлосклейкой. Хотя сейчас литература его ничуть не волновала — он сам уже не писал полгода. Его даже стало интересовать: не подкралась ли к нему творческая дисфункция — эректильная его накрыла уже лет пять как. Кот машинально заглотил таблетки, которые высыпала в его трясущуюся руку симпотная медсестренка. Рыжий в тригонометрических трусах оказался соседом Володей и, действительно, по образованию, математиком. Сквозь головную пульсацию Кот клипово слушал его биографию. Матспецшкола, университет, первая баба, аспирантура и защита. Внезапно оказалось, что володины постулаты напрочь опровергают постулаты сразу трех академиков. Большинство шаров оказались черными, научрука понизили и перевели в провинцию. А Володю просто вычеркнули из научного мира. Его цыганская кровь кипела недолго — он просто пришел в ВАК и зарезал оппонента. 12 лет строгача, случайная женитьба по переписке и глубокий подсад на иглу — он здесь на реабилитации после очередной откачки от передоза. От талантливого математика остались любовь к логарифмическому белью и штрих-пунктиры вен, напоминающие фантастические абсциссы и ординаты. Кот тут же прозвал его Декартом, так как в его филологическом мозгу это четко отдалось дефиницией «математический дикарь». Кот в ответ заплетающимся заиканием прочертил ему свою историю, и порция сонных уколов уложила их противоположных стонущих кроватях. День за днем они существовали параллельно или перпендикулярно, размышляя о жизни под тошнотворный чифир. Пока однажды не появилась декартова Зоя с пачкой тетрадей, перевязанных почему-то пионерским галстуком.

— Вов, пока ты тут, я решила навести в квартире генеральную и в углу дивана нашла вот это. Выбросить или тебе оно нужно?

Декарт просто почернел на глаз, но взял себя в руки и спокойно ответил:

— Положи на тумбочку.