Opus marginum

— … и все без исключения венеро-давидоидные символы вечной верности/непостоянства склеиваются зелено-болотными суррогатами безысходных соплей полудевственных гимназистов…

— … формах утрачивается способность естественно и адекватно осязать и осознавать реальность в целом. И так как этому подвержено большинство переболевших, то и строят они свои представления об интерьере и принципах его организации однотипно «правильно», множа плохо действующие лекала с четко вырезанными «да» и «нет»…

— … и в самые сентиментальные мазочки елейно вливаются перебродившие поллюционные завитки и рюшечки, баррочно маслящие беспорочные очеса…

— … иррациональность, породившая «правила», отмирает, как куколка и на свет появляется нечто, которое просто на всех уровнях не признает возможности другого истока и другого исхода. Потому, «правила», хоть и слабо функциональны, но незыблемы…

— … отсюда — сонмы серенад и сюит, построенные в идеальном гармоническом строе, сплетаются из истомных вдохов и полусрамных «фи», псевдоэкстатических предвкушений приоткрытия завесы на полпальца точеной ручонки….

— …и есть второе проявление…

Тут меня внезапно оглушило непонятно истошным воплем с верхнего надсценного каркаса, я звезданулся об какую-то доску и вмиг оказался в положении «Pater Noster». Все было тихо, и темно — ни одного дежурного диодика. Но болотно-ягодный эликсир нащупался на месте. Глотательный вдох, облизывание стеклянной резьбы, вытирание губ, выдох. Ничего не изменилось. Мозг был удивлен и пуст. Я был изнутри похож на околосостояние курнувшего хорошей травки, выжатого многодневными нон-стоп совокуплениями и выброшенного на кого бог послал просветленного тощего хотея. Еле воплощенная субстанция недосказочности. Я добрался от точки Z до точки бифуркации. Сколько это длилось — секунду или семь томов Пруста — было вне фиксации любого хронографа. Пока не внезапный флэш! Декорация рванула сразу по всем партитурам, запрограммированным на сезон, причем в режиме «шаффл». Пьеро в костюме Адама недвусмысленно приближался ко мне, призывно облизывая сухие губенки змеиным язычком. «Собака с глазами в чайную чашку» страстно обнюхивала подхвостную область докторской Аввы, спрятавшей свой нос в белоснежковом гробике. Из угла в угол за эллиным домиком гонялся истребитель Экзюпери. И все это под куплеты бабок-ежек и новогодний салют. Перед самым лицом прошмыгнули две какие-то сиренофурии, успев гаднуть на мои очки каким-то вазелиновым клеем. Ну, это уже издевательское вторжение в мое пространство. Одно дело — Шрек или Горлум на нестиранной занавеске — другое, когда марионеточные слюни пачкают мои свежепостиранную рубашку, когда-то подаренную Джимом Моррисоном моей маме, напомнившей ему Памелу.

Последние годы я находился в репрессированном состоянии, и только сейчас ощутил себя вонзенным в жизнь. Правда, жизнь с пустого (чуть не сорвалось — «чистого») листа. Все поменялось. На халяву: пьяная коммуналка в центре на более трезвую в чепыжах, Не глядя: интеллигентную пустышку с тремя дистанционными дипломами без претензий на вполне любящую продавщицу, прошедшую туда и обратно пожары, наводнения и духовой оркестр. Случайно: учительский стол с вечно непроверенными тетрадями и унылыми книжками на каморку с розетками, шнурами, прожекторами и бесплатными детскими спектаклями. Отсюда: «тройка», оставшаяся с выпускного и служившая неизменной педагогической спецовкой на удобные, не требующие стирки брюки с многочисленными водолазками. В конце концов: клокочущий эксгибиционистский трагифарс с неизменными майкорваниями или испанскими воротничками на простенький серый моноложик за густым борщом с многозначительной концовкой мягким философским задавливанием бычка в псевдомалахитовой пепельнице. Между делом: бросил пить.

Итог: за клюквенным пультом отмахиваюсь глазами и ушами от винегретной куклогонии. И это не глюк.

Пьеро надвигался, раздвигая ручонками фосфорецирующий хаос и демонстрируя свои пубертатные приобретения стыдливо наглеющим русалочкам. Гауляйтер Валик гавкал в рупор, и дядьки-молоточки херачили мальчиков-колокольчиков так, что чижик-пыжик в панике растворялся в надводном тумане. Дряхлый нестираный Гендальф отчаянно христосовался с чокнутым паркинсонным шляпником под «пли!» яйцеголового Шалтая. Кадавр жрал. Я рысью метнулся в спасительную щель.

— … забыл про третье. Тупая вера, что надо, необходимо так существовать, что если вовремя не оседлать, не впендюриться в манящую сиськами «прынцессу», по-лыцарски не обменивать банальные серенады или букетные веники на ее благосклонные подачки «потрогать там», скабрезно выдавая затертые намеки на подъездно-подоконное чмоканье-чпоканье, то и жизня пацанячья не пацаначья ни капли. Эта пещерность…

— … и раздолбание себя и всего становится нормой сборки однотипных и сносных амбаров для жора, кают для трахания, нор для бухания, каморок для мозгодрочки… Подпространства для Федора Михайловича лепят именно такие одноклеточные озаботки…