Opus marginum

Электронное табло показывало 02:43. Тапочки я так и не переодел, зато под пультом поблескивала треть «клюковки». Интересно, почему меня никто не забрал? Молодцы, напарнички!!! Сигнализацию снимут только в семь — даже в толчок не выйти. Можно только через окошко цеха — в зал. Здесь это реально. Хорошо, что уволился из цирка — там пятьдесят метров до манежа — сиди и не кашляй. Глотнул из горла — стоит выключить освещение — мрачная картинка наводит депрессию. Я бы вообще запретил детям читать Гауфа — его нужно только смотреть, причем с нашей свето-звукотерапией и мамочкой под боком — лишь в этом случае безысходная инфернальность укрепит детский иммунитет.

И вдруг мне стало не по себе — в декорациях кто-то зашевелился. Крыс в театре отродясь не было, все тросы и софиты недавно смазаны. Может, Генка завалился сопеть прямо за кулисой? Это было не впервой.

И тут отчетливо, хоть и негромко, из шороха стал проявляться Григ. Я метнулся к пульту звуковиков — он был отключен. Даже шнуры от динамиков были отсоединены. И, тем не менее, пульс гномов маршировал от кресла к креслу в оглушительно пустом зале. Глотнул «клюквы» — «подземный король» не утихал. Вырубил пульт — камин не гас, мерцающее в нем пламя только «разгоралось», превышая предельно допустимую мощность сети. Стало совсем тревожно.

Рядом валялись наброски к диссертации Лады «Влияние температуры на акустику снега». Она еще в детстве заметила, что снег при разном минусе скрипит особенно и очень четко определяла температуру за окном по первому вышедшему из подъезда. Осталось только все воплотить в нотных графиках: абсцисса — цельсии, ордината — нотный шифр. Я, наверное, один с настоящим уважением относился к ее записям — даже научрук скептически почесывал усы обкусанными ногтями. Попытался читать введение, но в башку лезло только достоевское «По поводу мокрого снега». Самокопания Подпольщика становились удивительно родными. Тем более, что записки парадоксалиста были темой моей, давно заброшенной диссертации.

И вдруг сработала снегомашина — мохнатые хлопья полетели на первые ряды, хаотично и непорционно, как будто заклинило реле или сломались насадки. Жутко, вроде, не было — покалывание в груди — обычная похмельная аритмия. Иррациональность даже прикалывала — мир снаружи тоже не был пресыщен логикой. Но что-то происходило в зале и во мне. Словно рука всевышнего пупенмейстера замысливала для меня спектакль. Или со мной? Или надо мной. Но ведь если кому-то нужно, обычно зажигают звезды. Ну или чаще — начинают войну. Как в нелепом фильме — один спуск затвора, и ты — либо на небесах, либо в фотоальбоме. «Пока не освещен — защищен», — родился окказиональный афоризм. «Its time to play the music? Its time to light the lights…

Я начинаю слышать, как ко мне поднимается температура. «Клюква», разведенная тревогой, уже не сдерживала мозг — я стал искать укрытие, конвульсивно сползая за пульт и броуновски перетекая в угол «светлячковой». Нос уперся в какие-то промасленные тряпки, и по ушной раковине (какой сантехник ее так окрестил?) проскребся рваный край какого-то раритетного светофильтра. Дышать стало невмоготу, но меня несло дальше, я всверливался в это подскамеечное пространство в надежде обретения неотвратимого «неба в алмазах» или хотя бы ломтика солнца в прокисшем чае. Вакханалия овощных отходов в минорном полумраке индевела где-то позади, не задевая даже пятки. Эдвардианская канонада стихла, и вдруг я отчетливо услышал разговор, четко разложенный на две приглушенные партии.

Первую вел глухой с хрипами баритон, мудро-спокойный, немного уставший, но отнюдь не ленивый. Временами он грассировал и перекатывался из снежного альпийского тембра Адамо в расколотый хрусталь Бреля. Хотя… надрыва не допускал, казалось, верхи выпускались куда-то в воротник или кулак…

Второй — высокий ломающийся тенорок, напомнивший крылатого Пубертино на флюгере старой башни. Не знаю, существует ли такой языковой процесс, как монологизация диалогов, но этот вырванный отрывок вполне подошел бы под такое определение. Сипатый вел уверенно:

— … существует два состояния: или параноидальная мономания, когда вполне невзрачный объект становится внезапно без малейшего объективного повода центром нейтрализации всех конструктивных помыслов…

— … и, как следствие, все бессмертные манускрипты коробятся от слез истеричных златокудрых вьюношей, публично вскрывающих неоперившуюся промежность булавочками из пересохших гербариев… — мечущееся от altino до di grazia продолжение ложилось ровно в ритм и размер зачинщика. Хотя кто из них первый вступил после проигрыша, было сюжетно неважно. Казалось, второй (как я уверенно заключил, совсем молодой) выставлен по роли трикстером-дразнилкой, намеренно вводящим героя в ничтожность высокоумным абсурдом. Но что-то не срасталось.

— …рациональную основу здесь искать бессмысленно, все до этого сформированные идеалы и эталоны перекроены и впопыхах напялены на эту измазанную афродизиаками ловушку. В легких случаях остается небольшая нервная гематома, в тяжелых…