Орангутан и Ваучер (сборник)

– Вот, Ваня, два листка бумаги принес да авторучку до отказа заправил, – зашептал Тимофей, краснея от счастья и предвкушая новое приобретение.

– Зачем два листка? Мне одного хватит.

– Так ведь дом-то ого-го, половецких корней! Тут утвари – от четырех поколений, одни кресла резные чего стоят… Иконы…

– Тебе, все тебе отпишу, отрада моя краснощекая, – еле слышно выдавил Иван Иванович и закрыл глаза.

– Ох, Ванюша, совсем ты плох, – засуетился Тимофей. – А я-то, старый дурак, снадобье взял, а про самогонку забыл! Да ты не серчай на дедушку Тимофея… Хи-хи… Я щас сбегаю…

Дед возвратился действительно очень быстро.

– Мне для тебя и литру не жалко! Я ведь, голубчик, тебя со всеми почестями, – вдруг зашептал он. – У меня и домовинка готова… который год в избе покоится, из осины отстройной, сам парил… Ты только, в щель его туды… подробнее напиши, чего мне оставляешь, с пояснениями. Дескать, сначала двоюродные дядья померли, потом отец родной, давно это было, потом матерь…

– А жена? – спросил Иван.

– Жена, жена… Вот заладил, – рассердился дед. – Ее уже, почитай, что нету.

– Ну что ж… Давай бумагу, – Иван Иванович чуть поднялся с подушки и, взяв у старика авторучку, кое-как нацарапал завещание на дом и все имущество, которое в нем находилось. – Вот и все… Только у меня еще одна просьба есть…

– Говори, говори, Ванюша. Любую просьбу выполню, – старик попытался незаметно взять завещание из рук Сизарева.

– Не торопись, Тимофей Гаврилович. Дело-то ведь очень серьезное… – Иван Иванович сунул бумагу под одеяло. – Я ведь тебе даром дом отдаю, а стоит он миллионы…

– Так-то оно так… Что ж за претензия у тебя?

– Прошу тебя, Тимофей Гаврилович, баню истопить жаркую, по-черному…

– По-черному так по-черному… – угодливо поддакнул старик.

– Снадобье я твое принял, вдруг поможет…

– Должно помочь. Но на всякий случай завещание пусть покамест у меня будет, как у твоего старшего наставника, ну, а ежели дело решится в твою пользу…

– Ладно, бери… – Иван Иванович достал бумагу из-под одеяла, протянул деду. – Но чтоб баня сейчас же была.

Старик дрожащей рукой взял завещание, поспешно положил в карман.

– Бегу, топить бегу!

– Двери закрой! – крикнул ему вслед Сизарев, но старик то ли в самом деле не слышал, то ли сделал вид, что не слышит.

– О-го-го… Вот ведь налим-то клюнул, – радовался он, приближаясь к своему дому. – Это ж уму непостижимо! Одних окон двадцать четыре штуки, сеновал на восемнадцать возов, светелка поднебесная! Ежели дело выгорит, терем покойника продам, другую хозяйку смекать буду, а эту, как инвалида, в дом для престарелых, а то и к сыну в Нарьян-Мар…

– Марея, где домовина моя? – спросил он, войдя в натопленную горницу своего дома.

– На чердаке, Тимоша, а что? – насторожилась старуха.

– Ты чего накуксилась? Я ж не для себя ее спрашиваю.

– А говорил, что последнюю домовинку для себя присмекал.

– Э-э, размечталась! Еще чего!

– А кому ее тогда? – удивилась старуха.

– Да Ваньке Сизареву… На ладан дышит, Христом Богом просил позаботиться…

– Ой, Тимоша!

– Не веришь? – Тимофей достал завещание. – Читай, ежели не веришь…

Старуха надолго уткнулась в писанину.

– Тридцать лет рядом, а не привыкну, – сквозь зубы процедила она. – Такого загребущего во всем свете нету! – Она положила завещание на край стола, и глаза ее округлились. – Значит, в свою копилку еще один дом сгреб?

– И дом, и Ваньку со всеми потрохами! По заказу одной дамочки. Электропилу, говорит, за его кишки получишь. А за почки – телевизор.

– Кто такая?

– Да баба тут одна с автоматом… из демократического центру…

– У меня после твоих баб сна нет.

– Ну ладно, зажужжала оса, уходи под небеса! Просто я людям добром за добро плачу.

* * *

На второй день метель опять усилилась, и в горенке заметно похолодало. Самочувствие Ивана Ивановича не улучшалось. Он принес дров из сарая, вновь затопил печь, плиту и, облив длинное полотенце самогоном и остатками водки, несколько раз обернул его вокруг себя.

Задрожав всем телом, он надел поверх полотенца овчинную безрукавку и, укрывшись ватным одеялом, задремал. Сколько времени, он не знал. Очнулся он от какого-то странного шороха. Он приоткрыл глаза. В сумерках просторной горницы у двери стоял большой гладко оструганный белый гроб. Рядом Тимофей протирал крышку гроба.

– Ванюша. Или уж не слышишь меня? – спросил старик.

Иван Иванович не открывал глаз и не отвечал. Компрес на самогонном питье делал свое дело. Температура спала, но слабость не покидала.

Тимофей включил транзистор. Иван от неожиданности открыл глаза, уловил колючий, настороженный взгляд Тимофея.

– А-а-а, Тимофей Гаврилович! Чего смекаешь?

– Да вот, сам видишь, домовина хоть куда… Мы-то свое слово завсегда держим…

– Ты на что намекаешь?! – не выдержал Иван. – Что я в срок не уложился, не умер еще?

– Господь с тобой, – забеспокоился Тимофей. – Чего обижаться?..

– Да ты, я вижу, Тимофей Гаврилович, после моего завещания совсем башку потерял! – прохрипел Си-зарев. – Или она у тебя всегда только думками о наживе набита?

– О чем мне думать? – усмехнулся старик. – О красе лесов, полей и рек?