«Посоветоваться с однокашниками? – словно спрашивал он у картофельных всходов. – А где их взять-то? Многие поженились да разъехались… Многие на службе ныне, на сверхсрочной. Кое-кто на соседней ферме робит. А я-то, я-то словно врос в Михреньгу… и что мне тут? Рыбалки нет – речка высохла. Охотой тоже не натешишься, да и ружья нет хорошего… Эх Михреньга, Михреньга! Сиротинушка моя несусветная, три кола, два двора, а посредине огород наш. Разве только черемуха шевелит душу и гладит, гладит белыми соболиными ветвями, словно убаюкивает: „Не спеши в путь-дорожку… Здесь поживи в покое, среди ветхих избушек да говорков окающих, длинных“».
Ночью Груня приходила в огород несколько раз.
Сначала принесла молока, шанек, а потом, ощутив утренний холодок, притащила дедовский дырявый тулуп. Ей все казалось, что Никита вот-вот дочитает книгу, но пропели последние петухи, а он так и не дочитал.
В поликлинику райцентра он поехал с первым автобусом. По здешним расстояниям она находилась рядом, всего в двадцати километрах от Михреньги. Так что в девять утра Никита был в регистратуре, а в десять – у врача.
– На что жалуетесь? – строго спросил врач, увидев перед собой здоровенного парня.
– Бессонница у меня, ностальгию подозреваю…
– Чего? – удивился врач.
– Ностальгию подозреваю… Брови врача задергались.
– Вы что, эмигрант?
Никита поморщился, а потом вдруг сказал глухо, брезгливо:
– Да, мигрирую-вибрирую…
– Эмигрируете? – врач насторожился. – Простите, видимо, туда, откуда приехали?
Никита не понял.
– Как, откуда приехали? Никуда я не уезжал.
– Давайте, дорогой, все сначала: дышите глубже и членораздельно отвечайте, на что жалуетесь?
– На жизнь свою! – вдруг гаркнул Никита изо всех сил. – Ни сна мне, ни отдыха! Не могу я так больше жить, не могу!
Врач засуетился. Открыл больничную карточку.
– Где работаете, гражданин Кочин?
– Там, в свинарнике.
– Простите, но это не шутка…
– До шуток ли? Сплю по три часа в сутки, а сосну, его вижу… мороз по коже…
– Кого его?
– Сказывать?
– Конечно.
– В деталях или как?
– Безусловно, в деталях… Нам диагноз необходим…
– Так вот… – Никита вытащил из-за пазухи две толстых книги и положил на стол. – Как окончил школу, с тех пор словно червь сосет… крутит всего… На танцы пойду – драться тянет… лихо внутри…
– Что, я не понял? – педантично переспросил врач.
– Драться, говорю, хочется. Лупить бестолковых! – Никита стукнул по столу.
– Что вы! Что вы! Успокойтесь, молодой человек… Да кого же в конце концов лупить?
– Как кого? Их… охломонов-недоучек! На танцах оне до одури трясутся, а заговоришь с каким-нибудь – двух слов связать не могут.
– Простите, но ведь можно на уровне среднего образования знакомиться!
– Не с кем… Сверстники поразъехались все… Одни Валерики да Ляли трясутся. В библиотеке поселка тоже не легче. Так и тянет выругаться…
– А что такое?
– Горы книг… штабеля! Про города-герои… про их оборону, труд, отдых… Про места примечательные вроде Ясной Поляны, Болдино, а про Михреньгу – хоть шаром покати! Хошь бы вот такусенькая была! – он указал на тонкую больничную карточку. – Словно нас, михреньгенцев, на свете нет. А, между прочим, дорогой товарищ, в нескольких километров отсюда великие люди рождались!
Врач заулыбался:
– Любопытно… Кто именно?
– Как кто! Михаил Ломоносов, Федор Шубной… Фома Кочин, мой дядя… Да что там говорить!.. Вы спрашиваете про сон, а я со стыда сгораю за нашу нынешнюю темноту. О каком сне речь, ежели мой дядя, бригадир сучкоруб слово «наука» через букву «в» пишет – «на-ву-ка», а любое собрание начинает с одного и того же? – Никита вдруг передразнил. – «Итак, дорогие товарищи, рябчики да уточки, а на полях хрены да дудочки!» До сна ли мне тут? Прилягу – одно и то же в глазах стоит… – Он замолчал, угрюмо посмотрел в окно.
– Ну-ну, продолжайте… – забеспокоился врач. – Что вам снится-то? Любопытно, очень любопытно… – Он начинал понимать, что перед ним необычный пациент.
– Они и снятся. Особливо Михаил Ломоносов, Рубцов… В деталях рассказывать или как?
– Конечно…
– Как?
– В деталях…
– Так вот, закрываю глаза однажды и слышу скрип саней. Сначала мне казалось, что ворота скрипят. Я – во двор… Может, не заперты оне…
– Прямо в чем мать родила?
– Да нет, товарищ дорогой, все это во сне чудилось… И бегал я, словно в облаках плавал…
– Ну-ну…
– Подбегаю, значит, к воротам, а оне заперты по всем правилам… Опять прислушиваюсь… Снова скрип. Я – за ворота… И что же? Вижу: по лесной заснеженной дороге идет обоз… Эх, товарищ дорогой, нет мне больше жизни здесь, нет!
– Ну-ну… Не кисни. Ты ж не хлюпик. Про обоз, про обоз сказывай! Обоз-то куда идет?