Оранжевое облако

Лобов подошел к столу, сел. Пододвинул к себе планшет Загорцева, просматривая на карте вычерченную линию маршрута с навигационными расчетами. Казалось, ничто его больше не интересует, кроме этого чертежа на карте.

Не поднимая глаз на пилота, Лобов спросил:

— Ну, как там дома?

— Все так же, товарищ командир.

— А именно?

Загорцев подавил вздох. Нехотя начал рассказывать.

— Приехала теща, занимается с детьми. Маша со мной по-прежнему разговаривать не желает, а дети, конечно, есть дети. Льнут ко мне. Так и живем уже второй месяц. Пробовал я наладить отношения, по-всякому пробовал — ничего не получается. Говорит, возврата к прежнему нет и быть не может, Сама, чувствую, мучится, а виду не подает. Ни истерики, ни слезинки. Маша, она такая…

Лобов улыбнулся. Может быть, вспомнил Марину Васильевну. И тут же согнал улыбку с лица; стал ходить по пилотской, огибая столы и разбросанные тут и там мягкие кресла. Руки заложил за спину, глядел в пол. Бросалась в глаза седина его большой головы, почти старческая седина. А лицо было моложавым несмотря на хмурь, набежавшую на лоб и переносицу.

— Видишь ли, Сергей Сергеевич, я тебе должен сказать… Любовь, конечно, не картошка, но настоящий мужчина должен уметь пожертвовать любовью ради семьи. Зажать себя, и все! Не верю, что в зрелом возрасте любовь сильна, как смерть. Как писал Мопассан.— Смешливые морщинки побежали по лицу Лобова, и оно перестало быть хмурым.— Давай рассуждать так, Сергей Сергеевич. То, что случилось в «Красном партизане», было настоящей любовью. Зная тебя, не могу допустить мысли, что там был просто мужичий блуд. Произошла такая-то встреча, понимаешь, и тому подобное. Любовь достигла своей… последней фазы, что ли, черт его побери совсем! Кто же испытал счастье? Ты сам, мужчина, которому и без того в жизни многое дано. Короче говоря, взял для себя. А детям своим что при этом дал? Уж не вспоминая о жене. Горе дал, слезы, может быть, на всю жизнь. Ты понимаешь, что получается, Сергей Сергеевич? Получается, что здоровый, сильный мужик ограбил маленьких детей, отнял покой у жены. И все под себя, все ради своего чувства, какое бы оно там ни было, пусть даже святое.

Лобов остановился и с размаху плюхнулся в кресло.

— Опять-таки, любовь не картошка, как я уже. подчеркивал. Тут участвует еще одна женщина, может быть, достойная самой красивой любви. Я не могу о ней ничего говорить, потому что ни разу ее не видел. Кстати, Сергей Сергеевич, кто она такая? На партсобрании тебя об этом не спрашивали. Ну, скажи мне: кто она?

Сутулясь над столом, Загорцев поднял веки, глаза его были подернуты слезливой влагой.

— Она самый лучший на свете человек, Она мне друг до конца жизни.

— Н-да… — Лобов поднялся. Сунув руки в боковые карманы кожаной куртки, опять зашагал по пилотской.

Черт возьми, слова, которые он услышал сейчас от молчаливого Загорцева, что-то да значат. Видать, дело зашло в тупик.

Так, так, так… И все-таки Лобов по-дружески, по-мужски, начисто отметая командирскую власть, еще раз повторил:

— Сергей Сергеевич, как хочешь, а ради семьи ты должен был принести в жертву собственные чувства и себя самого.

— Вы правы, товарищ командир.

— Конечно же, прав! Не было меня рядом с тобой на точке, я бы тебе показал, как чужие заборы обнюхивать!

— Давайте оставим это, товарищ командир.

— Стыдно, небось?

— Нет, не стыдно, товарищ командир. Обидно, что такой умный человек, как вы, ни черта не соображает.

— Ишь ты!

Лобов растерялся. В течение всей беседы чувствовал он себя воспитателем, а под конец что-то переменилось. Наморщив лоб, Константин Иванович пытался найти дальнейший ход и не находил.

Хорошо, что как раз в ту минуту заглянул в пилотскую синоптик.

— Товарищ командир, аэродром принимает. Окно часа на три, не больше.

Загорцев вскочил. Сейчас он сядет за штурвал, это уволит его от дальнейших объяснений.

— Что бы там ни случилось, а летать надо, Сергей Сергеевич.

Оба вздохнули с облегчением, вышли из пилотской.

Перед выруливанием самолета на старт Лобов подошел и заговорил с Загорцевым уже другим тоном.

— Ясеневичу надо бы давать побольше тренировочки,— сказал он, опершись локтями о нижнее крыло самолета.— Паррнь, по-моему, способный, со временем на левое сиденье пересядет.

— Есть, товарищ командир.

— Ну, давай, Серега!

Лобов крепко пожал руку командиру экипажа, словно расставался с ним надолго, будто Загорцев не сегодня же вернется из этого маленького рейса, напоминающего маршрут трамвая.

Загорцев уселся поудобнее, потрогал штурвал и отпустил. Сказал второму пилоту:

— Выруливай и взлетай. Все делай сам, я — просто за пассажира.

Так говорят обычно все инструкторы-летчики, обучая младших. Когда-то пилот Загорцев слышал от своего командира экипажа такие же слова.