Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Казалось, что теперь уже нечего возразить против всех этих мрачных утверждений. Но еще труднее было им поверить. Прежде Алексей Дмитриевич старался избегать не только разговоров, но и размышлений на политические темы. И не только потому, что его мозг всегда был до отказа загружен другой работой. Он чувствовал себя в родной стране как бы чужим, принятым в нее хотя и не без расчета, но как бы из милостивого снисхождения. Несмотря на то, что не только делом или словом, но даже помыслами он не участвовал в сопротивлении революции, Трубников никогда не мог полностью отделаться от ощущения своей принадлежности к побежденным. И если победителей не судят вообще, то еще меньше могут судить их те, чье сословие разгромлено, унижено, в подавляющей части изгнано из страны этими беспощадными победителями. Даже при самом честном стремлении к объективности суждения оно в таких случаях не может быть гарантировано от субъективизма и эмоциональности. И какими бы ошибочными ни казались ему действия Советского правительства, каким догматизмом ни разило бы от идеологических установок, Алексей Дмитриевич старался не думать об этом и молчать.

Но сейчас не могло быть и речи о политической ошибке или даже проявлении догматической тупости. Было очевидно, что совершается гигантское историческое преступление. Механизм беззакония был почти ясен. Он оказался не таким уж хитрым, хотя и был основан, несомненно, на огромном палаческом опыте и точном знании психологии людского большинства. Однако оставались по-прежнему непонятными побудительные причины этого преступления.

Некоторые считают, что производится превентивный разгром потенциальной пятой колонны. Что на случай войны подвергаются изоляции люди, способные в принципе, в силу своего социального происхождения, на акты шпионажа, предательства и измены. Но даже если отвлечься от юридической и морально-этической незаконности подобных действий, то более чем сомнительным представляется их непосредственный результат. Самый большой вред, который предположительно при каких-то туманных, сомнительных обстоятельствах могла бы причинить некоторая часть арестованных, не шел ни в какое сравнение с реальным вредительством, причиняемым незаконными арестами. Лишаются опытных работников и обезглавливаются армия, промышленность, наука, государственное управление. Колоссально возрастает число обиженных, затаивших злобу людей.

Кроме того, превентивным изъятием чуждых элементов можно объяснить только небольшую часть арестов. Допустим, что чем-то опасен этот Певзнер, отличный специалист своего дела, только потому, что он — сын бывшего нэпмана-кондитера. Что нечто нехорошее мог бы совершить в качестве будущего хирурга Троцкий, утаивший при поступлении в институт, что его отец занимался мелкой частной торговлей. Что никаким другим путем, кроме облыжного обвинения во вредительстве, нельзя было бы обезвредить одного из «долгоносиков», бывшего бухгалтера зернового элеватора. Правда, прошлое этого бухгалтера было поярче и побогаче, чем у Троцкого и Певзнера. Он был офицером в Белой Армии.

Но бухгалтеру уже за шестьдесят. Кроме того, еще в начале двадцать третьего года он бежал в Советский Союз из лагеря врангелевцев на Галлиполийском полуострове. С еще двумя белогвардейцами, один из которых, балаклавский грек, был в прошлом рыбаком, бывший врангелевский поручик пересек в утлой лодчонке Черное море. Теперь он написал на себя, что целью этого опасного плавания в темную штормовую ночь было пополнение рядов организуемого на территории СССР тайного «Союза русских офицеров». Конечно же, этот «Союз» ставил целью организацию против советской власти восстаний и мятежей. Впоследствии, говорилось в показаниях бухгалтера, бывшие офицеры перестали гнушаться также и вредительством, вроде пресловутого заражения зерна жучком.

Согласно подобным же признакам, к категории потенциально опасных должен быть отнесен и он, Трубников.

Но как объяснить аресты людей, происхождение и прошлое которых, с советской точки зрения, безупречно? Вот этого Кочубея, члена большевистской партии с первых дней революции, машиниста, водившего в гражданскую войну красные бронепоезда? Кочубей уже признавался, что, будучи начальником паровозного депо, вредительски ремонтировал локомотивы.

В углу сидел бывший профессор Ветеринарного института, показавший, что он искусственно распространял эпизоотии. До революции за участие в марксистском студенческом кружке он был сослан в Сибирь. На протяжении всей гражданской войны служил в красной кавалерии ветврачом. Затем кончил курс уже в советском вузе, стал ученым, заведовал кафедрой.

Признался во вредительстве и членстве в удивительной троцкистско-бухаринской организации и бывший директор совхоза «Красный партизан», закончивший рабфак и сельскохозяйственный институт.