Оранжевый абажур : Три повести о тридцать седьмом

Авторы теории превентивной полицейской войны против пятой колонны полагали, что такие люди арестованы случайно, в результате спешки и невиданной массовости производимых изъятий. Но слишком уж велик был процент брака. И оставалось необъяснимым то упорство, с которым и этим случайно арестованным пришивали выдуманные преступления.

Среди пытавшихся осмыслить действия НКВД были и такие, которые считали, что у верховного руководства этим комиссариатом стоят перерожденцы, изменники, которые своими действиями хотят подорвать мощь и престиж Советского государства, расчистить путь военному вторжению.

Однако подавляющее большинство арестованных смутно верило, что так быть не может. Что политическая и юридическая нелепость должна непременно и скоро изжить себя. Даже делались попытки обосновать эту туманную надежду.

Сталин и Ежов введены в заблуждение провокациями международной контрреволюции, говорили они. Им подсовывают подложные документы, создающие паническое представление о каком-то грандиозном контрреволюционном заговоре в СССР. В результате начались массовые репрессии. Но эти провокации непременно раскроются, и впавшие в заблуждение вожди опомнятся.

Такой вариант предполагает в наших вождях чрезмерную эмоциональность и совершенно неправдоподобную глупость, возражали другие. Если, конечно, эти вожди пребывают в здравом уме. Но ведь и они не гарантированы от психического расстройства, например, шизофрении. И тогда в основу политической свистопляски внутри СССР может быть принят любой вариант, вплоть до галлюцинаций и повелений свыше.

Сторонники обеих гипотез сходились на том, что неизбежно должно наступить либо прозрение, либо крушение существующей власти. И то и другое означало бы восстановление справедливости и возвращение свободы всем незаконно арестованным.

По мнению Трубникова, эти теории придумывались людьми, ищущими в них не столько объяснения происходящего, сколько оснований для надежды, которая как-то оправдала бы низкое соглашательство с бандитским, разнузданным следствием. Надо выиграть время, любой ценой выжить физически. А потом все уладится. Так потворствуют диким требованиям опасного сумасшедшего в надежде на его скорое обуздание.

Малодушие подсказывало большинству оптимистов, действительных или деланных, слишком свободное толкование принципа непротивления на допросах. Надо не только пережить безвременье, но и свести к минимуму оскорбительную следовательскую брань, угрозы, не говоря уже о побоях и карцерах. Пусть даже ценой самого унизительного соглашательства, даже свободы других людей, в том числе и близких. Все это временные меры, вынужденная тактика. Потом все уладится и будет понято.

Алексей Дмитриевич не строил никаких теорий. Точнее, его ум ученого, привыкший оперировать логическими категориями и точными данными, оказывался бессильным разобраться в хаосе противоречивых фактов и их бессмысленности. Но если он и раньше угадывал в политике репрессий чью-то твердую злую волю и чей-то последовательный, хотя и низкий, ум, то сейчас в их существовании Трубников более не сомневался. Вакханалия беззакония, несомненно, имеет своего разумного дирижера. И все его действия направлены на достижение какой-то темной и определенной цели.

Главный практический вывод из этого положения состоял в том, что всякая надежда на обратный ход событий является иллюзорной. Дирижер, несомненно, обладает громадной властью. Нет ни малейших оснований думать, что существуют силы, способные заставить его изменить проводимую в стране политику.

Значит, не должно быть места и для надежды, которая есть не что иное, как ощущение возможности, что желаемое совершится. Если же это ощущение заведомо ложно, то надежда не более как самообман слабых духом, извечная мать дураков. Прежняя догадка сменилась теперь положительным знанием, что выйти отсюда, спасти себя, даже ценой любых уступок ежовскому следствию — невозможно. Но можно думать, что при правильном поведении, дело ограничится потерей нескольких лет жизни, после которых все опять войдет в какую-то приемлемую колею.

Некоторые товарищи по камере говорили Трубникову, что как известный ученый он менее других должен опасаться не только своего физического уничтожения, но даже сколько-нибудь длительного отстранения от научной работы. Даже независимо от того, будет он выпущен на свободу или нет. Приводили как пример пресловутого профессора Рамзина с его партией. Ефремов оказался тогда едва ли не единственным известным Трубникову старым специалистом, избежавшим ареста и привлечения к делу контрреволюционной «Промышленной партии».