Оранжевый портрет с крапинками

Макарони слегка переложил штурвал, «Кречет» плавно увалился под ветер. Жора сбегал в кубрик и вернулся с сачком, привязанным к полосатому фут-штоку. Максим уже стоял рядом с рулевым и, сам того не замечая, повторял все его движения, словно держал второй штурвал. Владик на носу яхты показывал Андрюшке плавучий предмет:

— Видишь, блестит? Сейчас разглядим получше... Ой, да это бутылка...

Макарони был хороший рулевой. Он повел «Кречет» так, что прыгающая по гребешкам бутылка заскользила вдоль борта. Жора подцепил ее сачком.

Конечно, находка собрала вокруг себя весь экипаж.

— Опять Жюль Верн начинается, — покачал головой дядюшка Юферс.

— Хватит нам Жюля Верна, — досадливо сообщил капитан. — Если это письмо капитана Гранта, менять курс я все равно не буду. Заказчик не поймет...

— Лучше выбросьте сразу, — посоветовал от штурвала Макарони. — От таких находок одни неприятности.

— Не надо! Давайте посмотрим, что там! — подскочил Владик.

— Бумага какая-то. Клянусь дедушкой, так не вытащить, придется разбить, — сказал Жора.

Паганель протянул свои очень длинные, ломкие в суставах руки.

— Позвольте мне...

Ему позволили. Он неуловимыми движениями фокусника повертел бутылку, тряхнул ее и плавно извлек из горлышка свернутую в трубку бумагу. Все сдвинули над ней головы (а Макарони издалека вытянул шею).

— Тьфу! — вознегодовал Максим.

На мятом листке чернели крупные корявые буквы:

  ИЗ ЭТОЙ БУТЫЛКИ ПИЛ ВАСЯ.

— Клянусь памятью дедушки, этому Васе надо оторвать... — Жора посмотрел на ребят, — все руки-ноги...

— Мучачо, — сказал Владику Охохито и вынул пистолет. — Брось повыше эту паршивую склянку вон там с борта, под ветром.

Владик охотно схватил «склянку» и прыгнул к борту. Подбросил бутылку как можно выше и весело зажал уши. Достигнув верхней точки полета, бутылка разлетелась на брызги от оглушительного выстрела.

— Инцидент исчерпан, — подвел итог капитан Ставридкин. — Старпом, занесите в журнал... И смените рулевого, уже полдень.

— Охохито, ступай на руль, — велел Жора. — Это тебе не бутылки бить из музейного самопала. Займись полезным делом.

Охохито послушно пошел на корму, но все же сказал, оглянувшись:

— Это не самопал, господин Седерпауэл, а уникальный коллекционный экземпляр семнадцатого века.

— Смотри, чтобы его не разорвало от старости. Кажется, ты не жалеешь пороха для зарядов.

— У меня запас. Десять фунтов.

— Клянусь дедушкой, ты однажды подымешь нас на воздух!

— Я опытный оружейник и соблюдаю полнейшую технику безопасности, — с достоинством сообщил потомок флибустьера. Уже от штурвала. Там он, встав рядом с Макарони, глянул на компас: — Какой курс?

— Семьдесят девять... Сдал...

— Курс семьдесят девять. Принял... — Охохито взялся за колесо. И сразу начал напевать под нос:

   Отчего так ёкнуло в печенке
   И ползут (ох!) по спине мурашки?

— Перестань! — простонал Макарони и сцепил замочком пальцы. — Накаркаешь беду...

— Ладно, ладно... А про красотку петь можно?

— Про красотку можно...

Охохито запел:

  У моей красотки Джулы
  Зубки в ряд, как у акулы,
  И собой красотка эта
  Вся похожа на скелета...

Макарони с тихим отчаяньем махнул рукой и пошел, осторожно плюя через плечо.

На камбузе дядюшка Юферс беседовал с Гошей.

— Видишь, боцманских обязанностей здесь у меня немного, яхта новая, ни такелажных работ, ни ремонта не требуется. Так что я больше по камбузному делу. Вспоминаю «Долбленую тыкву». Какие блюда готовили!.. А у нашей поварихи был кот Вася. Но имя свое он не любил, и все его звали просто Тети-мартовский Кот. Петь любил. Как только гости поддадут малость и затянут песню, он тут как тут — сядет и подтягивает. Иногда ему специально мяса и рыбы давали, чтобы не мешал. А он слопает — и опять в общий хор. Особенно по душе была ему «Палубная колыбельная», печальная такая. Ты ее, Гоша, помнишь?

— Это самое... как же... «В тропиках душно... это... не спится в каюте...»

— Да-да... — дядюшка Юферс вытащил из закутка обшарпанную гитару. Зажмурился, запел. Хрипловато, но с чувством:

  В тропиках душно, не спится в каюте,
  Мама осталась в далекой стране.
  На ночь устроимся, мальчик, на юте,
  Маму увидишь ты нынче во сне...

  Горю, малыш, не поможешь слезами,

  Видишь, тебе улыбнулась луна.
  Спи, беби, в лунной тени у бизани,
  Пусть тебе шепчет у борта волна...

  Кот корабельный приткнется под боком,

  Стрелка компасная — кончик хвоста.
  Канет печаль твоя в море глубоком,
  Если тихонько погладишь кота...

Гоша подтягивал — с тем же чувством, хотя и не очень умело.